Джими Хендрикс, Предательство - [13]

— Денег там не было ни у кого, и я встречал многих музыкантов, успевших состариться, сводя концы с концами.

Более того, несмотря на — а скорее из–за — возросшего к нему внимания со стороны женского населения, он постоянно стал испытывать невыносимое одиночество. Он начал посылать отцу открытки, в надежде наладить контакт с ним, которого на самом деле не могло быть. Он безумно скучал по брату и интересовался, по–прежнему ли Леон находится "на воспитании" в чужих семьях.

— Если я понимал, что пробуду в каком–нибудь городе некоторое время, я посылал отцу свой адрес, — говорил он мне, — и бывало, я всё же получал от отца весточку, а однажды он даже прислал мне десять долларов и ещё пять несколько месяцев спустя. Но, ни разу он не предложил прислать мне билет на автобус до Сиэтла, чтобы я смог сделать небольшую передышку. Я с трудом доносил своё уставшее тело до кровати и гнал от себя мысль, что он хочет дать мне понять, что я для него уже давно отрезанный ломоть. Моим верным товарищем — моим самым надёжным другом оставалась моя гитара. Я занимался, пока не засыпал с ней на груди. Так я и спал с ней всю ночь, вполне разумно в моём положении — попробуй кто–нибудь её так украсть, ведь это было единственное, что у меня было — до того момента, как я заложил её, чтобы не умереть с голода.

В армии Джимми возмужал, набрал вес. На улицах он отощал и сделался "слишком худым", а желудок его уже никогда не был полон.

27 ноября 1963 года Джимми исполнилось двадцать один и он долго ещё вспоминал потом, какой безнадёжной показалась ему его жизнь в этот день рождения. За пять дней до этого в Далласе убили Джона Кеннеди.

— Только что не стало великого человека. Меня всегда восхищал Кеннеди, и он мне казался каким–то особенным. Я плакал, я чувствовал себя разбитым, никчёмным. Я плакал по нему, может быть, немного по себе. Кеннеди был рождён совершить великие дела. Я же не совершил ничего. Мне просто необходимо было что–то сделать.

Четыре месяца спустя, скопив несколько долларов, Джимми собрал все свои нервы в кулак и направился в Нью–Йорк. Он не знал, что его там ждёт, не знал, как ему удастся заплатить за проезд туда и когда автобус, проделав путь через всю страну, привёз его в Нью–Йорк, он направился прямиком в Гарлем.

— Меня охватил ужас, увидев впервые Гарлем. Крысы гигантских размеров. Дома огромные и холодные. Грубые голоса. Ужасающего вида люди, вопящие на улицах. Поблескивающие лезвия ножей в руках почти каждого прохожего.

Ему рассказывали о знаменитых средах в театре Аполло на 125–й улице — соревнованиях любителей–музыкантов. Легендарном театре, где вот уже более 25 лет многие, тогда уже ставшие знаменитыми исполнителями, представители разных этнических групп начинали свой сценический путь.

— Я занял первое место, — сказал Хендрикс. — Я был взволнован! Они все мне аплодировали! Они дали мне двадцать пять баксов. Счастье улыбнулось мне.

Но не сохранилось записи той музыки, что играл он тогда, в тот вечер.

Вскоре деньги были растрачены на ежедневные нужды. Приятель одного приятеля познакомил его с братьями Айли, и они взяли его к себе в группу. Братья очень бережно отнеслись к его таланту и записали с ним несколько песен, самой известной из которых стала Testify.

Эду Саламону, позднее ставшему известнейшей фигурой на радиовещании, было тогда всего четырнадцать, и он был завсегдатаем одного танц–клуба для белых подростков известного питтсбургского клуба Geiant. Было это приблизительно в 1964 году.

— Это место на Браунсвилл–Роуд носило название Брентвуд и там вечерами потанцевать под музыку Isley Brothers собиралось до двух сотен, таких же как я, подростков, — вспоминает Эд. — Мне нравился ритм–и–блюз и я приметил этого гитариста, он играл очень необычно. Ничего подобного, даже близко похожего, я не встречал — он превосходил в моих глазах самого Бо Диддли! Это не была его группа, и он не был звездой, но Ронни Айли разрешал ему делать всё. Этот парень, этот молодой гитарист — я поинтересовался как его звали, звали его Джимми Хендрикс — произвёл на меня такое впечатление, что на следующий день в школе я мог говорить только о нём.

На сорокапятке Дона Ковея Have Mercy также звучит гитара Джимми.

— Я в очередной раз был недоволен собой, — сказал он мне, — выглядело всё так, как если бы я никогда не смогу стать полноправным членом какой–нибудь группы.

Он впал в период глубокой депрессии — идея до конца жизни остаться неудачником разрывала его сердце.

— Я довёл себя до того, что ещё немного и сойду с ума. И тогда я напряг все свои силы, чтобы сделать что–нибудь.

— Когда я был подростком, — сказал он, — мне и в голову не приходило, что когда–нибудь я покину Сиэтл и столкнусь один на один со всем миром. И мне оставалось только молиться, чтобы соль на моих башмаках продержалась ещё немного.

Джимми был убеждён, что как только он покинет армию, его музыка приведёт его к славе, но всё оказалось совсем не так.

Два раза Хендрикс гастролировал с Малышом Ричардом и он раскалялся до бела, вспоминая эти гастроли.

— Он до сих пор должен мне одиннадцать сотен, — с горечью в голосе сказал мне Джими в 1968 году, — и мне очень бы пригодились эти деньги.