Джими Хендрикс, история брата - [32]

В своих рассказах он возвращался в молодые годы, когда добывал доллары из сигарет. Купив партию, он вынимал из каждой пачки по штуке и снова её запечатывал. Он не только делал доллары не перепродаже, но ещё имел и с продажи поштучной.

Вначале отец гордился моей ловкостью и напористостью. Многие вечера он устраивался рядом, потягивая маленькими глотками свой Лаки–Ладжер, и улыбался во всю ширину своего лица, смотря как я веду игру, не давая даже подойти к столу этим выскочкам, которые даже не думали, что могут ничего из себя не представлять. Выходило так, как будто мы уже много лет работали в паре и отец брал меня на сугубо закрытые игры в покер, где мы работали как партнёры, имея в виду общий выигрыш.

— Итак, сынок, — говорил он мне, — если я подаю сигнал, что у меня на руках хорошая карта, ты поднимаешь ставки, и даже если у тебя плохая, ты всё равно поднимаешь. Понял?

Сигналом служил серьёзный взгляд. Если, взглянув на него, я встречал пронзительный взгляд, это означало только одно, я начинал действовать в надежде, что другие игроки сложат карты. Отец раскрывался, я же сбрасывал карты в его пользу. Но обычно игроки так просто не сдавались и мы с отцом проигрывали. Всё же несколько раз нам удавалось срывать банк и мы заказывали для себя роскошный ужин, отмечая вдвоём победу.

В начале 1962 года пришла от Бастера открытка с просьбой выслать ему его гитару, которую отец и выполнил. Думаю, как раз в это время Бастер познакомился со своим армейским приятелем, Билли Коксом, и они, создав армейский ансамбль King Kasuals, стали выступать, разъезжая по разным военным базам, расположенным в южных штатах. В своих открытках брат мало писал о себе, но я думаю, ему хватало заработанных им денег.

Несмотря на полное отсутствие интереса к учёбе, я получал хорошие оценки. Но проблема в том, что я стал регулярно пропускать уроки, чтобы уберечь свою задницу. Когда приняли новый антисегрегационный закон, меня перевели в школу Балларда и это выглядело так, как если бы я вдруг попал в шведскую или норвежскую школу. Итак, я, уличный парень, оказался окружён голубоглазыми белокурыми подростками, которые шарахались от одного моего вида, как если бы никогда не видели чёрного парня. Каждый стремился поддать мне в зад, когда автобус останавливался у школы. Те мои полгода, проведённые в школле Балларда оказались для меня сплошным ежедневным кошмаром. Я сдерживался как мог, но меня задирали ежедневно и я постоянно попадал в драки. В ход шли кулаки и каждый раз меня отводили в кабинет директора для новой порции наказания. Не вникая в суть дела, директор всегда считал виновным меня. Он так никогда и не понял, почему я постоянно дрался в его школе.

— Слушай, Леон, — как–то раз сказал он мне. — До тебя в нашей школе не было ни одной драки.

Я подпрыгнул на месте, как ужаленный:

— Да посмотрите на меня! Кто, по–вашему мнению, зачинщик всех этих драк? Я единственный чёрный во всей вашей школе!

Каждым утром час в автобусе до Балларда — не лучшее начинание для дня. И если я засыпал на своём сидении, то шофёру даже в голову не приходило разбудить меня у школы и он довозил меня до самого конца маршрута. На конечной остановке он шёл ко мне, будил и кричал, чтобы я убирался ко всем чертям из его автобуса. Он был вреднючим стариком, которому никакого дела не было до чёрного подростка. После школы я снова проводил час в автобусе, возвращаясь домой.

Единственным преимуществом посещения Балларда были девчонки. Они ходили за мной табунами. Может это выглядит обычным стереотипом, но я был единственным, кто знал все движения в школьных танцах. Девчонки сходили с ума, видя меня, и крутились всегда рядом в надежде, что я выберу их на очередной танец, будь то картофельное пюре или пони. Их внимание, по крайней мере, делало моё пребывание в этой школе не таким уж безнадёжным. Но всё равно, продержался я в Балларде не долго. Меня достал один сумасшедший белый, старающийся не пропустить и дня, чтобы не пнуть мне ногой в зад, и эти безмозглые учителя, постоянно обвиняющие меня во всех школьных происшествиях.

В конце мая 1962 мы с отцом получили открытку от Бастера, в которой он писал, что повредил себе что–то, прыгая с парашютом, и по медицинским соображениям его демобилизовали, ещё написал, что выслал мне свою нашивку Вопящих Орлов в полное моё распоряжение. (Не спрашивайте меня, где она, это и мне самому хотелось бы узнать.) И как только уладятся все формальности, он надеется в скором времени вернуться домой в Сиэтл. Но время всё шло и шло. В следующей открытке он написал, что собирается продолжить свой интерес к музыке, и вместо того, чтобы вернуться домой, он решил вместе с другими музыкантами, с которыми подружился в армии, выступать по клубам Читлин–круга. В таких клубах, расположенных в восточных и южных штатах, в основном играли чёрные музыканты, а посетителям подавали читлин–суп. Так, в разъездах по Глубокому Югу, он провёл вместе со своим другом, Билли Коксом, и своей группой всю вторую половину 1962 года. Думаю, на некоторое время он застрял в Нэшвилле, так как в одном из писем, он упомянул, что они заняли первое место в соревновании на лучший ритм–и–блюзовый ансамбль города. Итак, Бастер, вращаясь по клубам Читлин–круга, регулярно присылал нам с отцом открытки и короткие письма, поэтому мы были в курсе всех его событий. Мой брат нашёл своё дело, а я был ещё очень далёк от этого.