Джим Джармуш. Стихи и музыка - [27]
Чего-чего, а завораживающего свойства у музыки Малера не отнять. Чтобы его ощутить, знать биографию мастера необязательно, отчасти даже излишне. Любимая тема меломанских споров – отделимы ли симфонии Малера от тех трактовок, что сопровождают их десятилетиями, «чистая» ли это музыка или звуковой роман в духе Достоевского, где «дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Сам Малер, безусловно, считал, что в каждой симфонии сочиняет роман. Улыбку могут вызвать его слова о том, что в его музыке «вся вселенная обретает голос» или «кружатся звезды и планеты», однако он не скромничал: не о собственной трагической судьбе стремился рассказать Малер в своих сочинениях, но – создать трагедию музыкальными средствами, изобразить наш мир во всей его полноте и противоречивости. И если у того, кто впервые слушает Шестую, пройдет мороз по коже и зашевелятся волосы на голове, причиной этому будет музыка, а не обстоятельства создания симфонии.
Действительно, она появилась накануне трагического для Малера 1907 года, в течение которого он потерял дочь, расстался с любимой работой в Венской опере и узнал о своей неизлечимой болезни. Но связывать рождение Шестой с тем, что композитора тревожили дурные предчувствия, – все равно что объяснять легенду о прогулках Спасителя по воде лишь соответствующими свойствами Мертвого моря. Каждая из симфоний Малера – чудо, непостижимое в полной мере даже сегодня, через сто с лишним лет после упомянутого рокового года. Даже те из них, которые формально соответствуют классической структуре симфонического цикла, написаны в буквальном смысле так, «как Бог на душу положит». Малер создавал новые правила, нарушая прежние столь уверенно и дерзко, что после него соблюдать их было уже невозможно.
Среди наиболее удивительных его творений – Седьмая симфония и «Песнь о земле». Седьмую принято считать весьма неудобной для исполнения и восприятия, хотя это подлинный праздник музыки: единственная симфония Малера, где практически невозможно отыскать подобие конфликта. Остается лишь гадать, почему между крайними частями Седьмой помещена как бы еще одна внутренняя симфония из двух ноктюрнов и центрального скерцо, однако конструкция в целом производит грандиозное впечатление. Полная противоположность Седьмой – «Песнь о земле», наиболее интимная среди крупных сочинений Малера. По форме это вполне образцовая симфония с развернутым финалом, однако главная роль доверена певцам, тенору и контральто.
«Песнь о земле» написана для сравнительно большого состава, однако звучит камерно, негромко. Гобой, флейта, кларнет, фагот, валторна, виолончель, мандолина, челеста – каждому дан голос первостепенной важности. На закате жизни Малер открыл вокальную симфонию – новый жанр, расцветший в следующие сто лет. Малеровские симфонии могут показаться громоздкими, однако именно Малера своим учителем считали мастера тончайшей камерной музыки, нововенцы Шенберг, Берг и Веберн. А киевлянин Валентин Сильвестров, чей «слабый» стиль вроде бы совсем не похож на героические малеровские полотна, в своей Шестой симфонии обильно цитирует все ту же Пятую Малера, не боясь показаться банальным. Не говоря уже о Леониде Десятникове, сделавшем из Adagietto довольно-таки лихое танго.
Казалось бы, классическая музыка для Джармуша – тема проходная, второстепенная, но так ли это на самом деле? Помимо Малера в двух его фильмах звучат фрагменты Баха и Шуберта: именно они привлекали пристальное внимание Малера. Фрагменты оркестровых сюит Баха он аранжировал по-новому, квартет Шуберта «Смерть и девушка» оркестровал на свой лад, в обоих случаях добавив двум гениям немало от себя. Вряд ли Джармуш случайно соединил в своих фильмах всех троих.
Илья Овчинников
«Пес-призрак: путь самурая», 1999
Невидный и неслышный, безымянный и самозванный, он живет в голубятне на крыше, в свободное время упражняясь с мечом; рядом с ним всегда одна книга – зачитанная до дыр «Хагакурэ», старинный самурайский кодекс. Следуя ему во всем, он готов к смерти, чужой или своей собственной, в любой миг. Очевидно, назвать «Пса-призрака: путь самурая» лучшим фильмом Джармуша было бы ничем не подкрепленной вкусовщиной, но вряд ли кто-то поспорит с тем, что созданный здесь центральный персонаж – один из самых сильных, обаятельных и таинственных в галерее созданных режиссером героев.
Для американца или поклонника криминальных жанров «Пес-призрак» – великолепный пастиш, исследование режиссером-постмодернистом кодов гангстерского кино, и в особенности такого их подвида, как фильмы о наемных убийцах. Для зрителя с сильно развитым чувством юмора – превосходная комедия о закате мафиозной эпохи, когда-то воспетой гигантами Нового Голливуда. Для поклонника восточной экзотики и философии – тонкое наблюдение над взаимным влиянием Азии и США. Но для человека европейской культуры эта картина Джармуша, бесспорно, прежде всего – парафраз «Дон Кихота». В финальном списке благодарностей в титрах практически каждая фамилия объясняется прямыми аллюзиями или упоминаниями с экрана, кроме имени Сервантеса: а все потому, что «Пес-призрак» от и до является современной американской фантазией на темы первого европейского романа. Его уникальный сплав романтического с комедийным – тоже оттуда.
