Джиадэ. Роман ни о чем - [8]

Желая, чтоб вы лучше узнали меня, пользуюсь случаем распространиться на тему о моих мистико-богоискательных стремлениях, о чем, в связи с Соловьевым, я уже говорил вам вскользь, собираясь покинуть вашу «Пальмиру». На случай, если вы найдете странным, что мистик, каким я себя заявляю, фланирует по улицам и садам и даже об руку с хорошенькими женщинами, в модном английском пальто, или мчится в спальном вагоне экспресса по торговым делам, – хочу познакомить вас с мнением по этому любопытному вопросу одного ученейшего исследователя мистики.

По всему видно, глубокомысленно замечает он в своем исследовании, что тип мистика видоизменяется и перерождается. Homo mysticus явно движется в направлении от подлинной и, так сказать, абсолютной мистики к фиктивной, мнимой и частичной. Законченный тип мистика, как Франциск Ассизский, в наше время уже невозможен, разве только где-нибудь в мусульманской Азии и Африке. У нас, в мире новой европейско-американской цивилизации, мистический уклад натуры превосходно уживается с чертами, ничего общего с мистикой не имеющими. Таков был хотя бы тот же Соловьев. Приблизительно то же самое приходится сказать и о Сведенборге, о Паскале, о Гоголе и других.

Как видите, я оказываюсь вовсе не в дурной компании. Впрочем, повторяю, что наиболее родственный мне по складу своему мистик – это Соловьев. У нас с ним немало общего и в других отношениях. Например, всем известна послужившая пищей для стольких анекдотов рассеянность Соловьева. Так, глядя раз на старую знакомую свою княгиню Цертелеву, которая в это время смотрела в черный черепаховый лорнет, и обдумывая что-то, Соловьев неожиданно воскликнул: «Ах, как жаль!» Княгиня, опустившая в это время лорнет, видя, что он на нее смотрит, спросила его, что случилось? «Я думал, что это у вас такие прекрасные черные глаза», ответил он и попросил княгиню еще раз взглянуть на него в лорнет.

Что касается моей рассеянности, то думаю, что она достаточно доказана тем, что, проводив вас домой, я оставил в вашей комнате редкую книжку, которую специально разыскал, желая угодить одному молодому человеку, интересовавшемуся мистической перепиской. Кстати, раз уж так вышло, оставьте книжку эту у себя или отдайте кому заблагорассудится: проездом в Марсель я достану в Лондоне такой же и даже лучший экземпляр.

Другая черта, весьма способствовавшая приобретению Соловьевым популярности, – его остроумие. Вспомните хотя бы, как на вопрос, какие причины обратили одного известного русского писателя в убежденнейшего спирита, Соловьев ответил так: «Неудачный брак и трудно исполнимое желание свидеться с первой супругой».

В остроумии же вашего покорного слуги вы еще не раз впоследствии удостоверитесь, хотя возможно, что вы относитесь к определенному и довольно многочисленному классу людей, лишенных чувства смешного.

Отчасти наводит меня на эту мысль воспоминание о том, как своеобразно вы реагировали на остроумную шутку, которую я позволил себе после процедуры вручения письма в городском саду, – именно, вместо того, чтоб весело расхохотаться, вы испугались. Подобная, в своем роде классовая, атрофия чувства смешного у многих индивидуумов между прочим блестяще изобличает в отсутствии наблюдательности и в легкомыслии модного одно время среди парижанок доктора философии Бергсона, утверждающего, что «человек – животное смеющееся».

Утверждение это, как я достаточно показал, неверно, но кроме того, оно и неостроумно. Между тем, юмор несомненно свойствен был лучшим философам. Шопенгауэр, например, отрицал гениальность Сократа, ссылаясь на Лукиана, по свидетельству которого Сократ обладал большим животом, что будто не относится к признакам, отличающим гения.

Теперь перейдем к тому, что, конечно, занимает вас больше, чем все прошедшие и будущие мистики вместе взятые, к вам, дорогая Наина (возраст мой, кажется, лишает такое обращение всякого оттенка неуместной фамильярности).

Вы можете помыслить, что мистика несовместима с христианством, в котором, правда, вы более рождены, нежели воспитаны. В подобном взгляде вас может укрепить и, наверное, известное вам показание сестры Соловьева о том, что брат ее в церковь почти никогда не ходил. Но мысль эта совершенно ложна. Сошлюсь лишь на замечательные слова Пико де-ла-Мирандола: «Нет другой науки, которая более убеждала бы нас в божественности Христа, чем магия и Каббала».

Итак, как видите, с вами беседует сейчас не просто мистик, но и добрый христианин. Он не только беседует с вами, он сердцем скорбит, думая о том, что, отвлекаемая от христианства искусством, столь чтимым мною, что я не пропустил еще по собственной воле ни одной премьеры, и заботами, связанными с таким количеством поклонников, какое должно вас постоянно окружать, вы слишком редко, увы, еще реже, чем Соловьев, посещаете церковь.

Не относитесь при случае иначе как сочувственно к мистикам, подобно мне, отдающим все свободное от прочих дел время труднейшим магическим изысканиям, но постарайтесь измениться и в отношении своем к церкви. Даже в молодости не мешает подумать о душе, подверженной стольким соблазнам. Желаю всяческих успехов вам и вашему Ромео. Вы оба равно дороги мне. Следуйте своему пути – играйте, любите. Свой, хотя бы и дурной, путь подчас надежнее самого лучшего чужого. В минуту затруднения позовите меня.