Джейн Эйр - [164]

Но Сент-Джон уже надевал плащ в коридоре и ушел, не возражая, не ропща.

Было девять часов, а вернулся он за полночь. Голодный, уставший – но вид у него был более счастливый, чем прежде. Он исполнил свой долг священнослужителя, не пожалел себя, испытал свои силы, устоял перед соблазном отказаться и потому был в большом мире с самим собой.

Боюсь, вся последующая неделя явилась тяжким испытанием для его терпения. Ведь было Рождество, мы не занимались ничем серьезным и проводили время в веселых домашних развлечениях. Воздух пустошей, свобода родного дома, заря преуспеяния действовали на настроение Дианы и Мэри точно живительный эликсир. Они были веселы с утра до полудня и с полудня до ночи. Они были расположены к разговорам, и их беседы, остроумные, содержательные, оригинальные, так меня пленяли, что я всему остальному предпочитала слушать их и принимать в них участие. Сент-Джон не порицал нашей веселости, но избегал ее. Он редко бывал дома – его приход был обширным, жилища прихожан разбросаны по пустошам, и каждый день он отправлялся навещать больных и бедняков то в одном глухом углу, то в другом.

Как-то утром за завтраком Диана после некоторого раздумья спросила его, не изменил ли он свои планы.

– Не изменил и не изменю, – был ответ. И он сообщил нам, что с его отъездом все улажено и он покинет Англию в наступающем году.

– А Розамунда Оливер? – Эти слова почти нечаянно сорвались с губ Мэри. Едва договорив, она сделала беспомощный жест, словно хотела взять их назад. Сент-Джон держал в руке книгу – у него была не слишком вежливая привычка читать за едой. Он закрыл ее и поднял голову.

– Розамунда Оливер, – сказал он, – выходит замуж за мистера Грэнби, одного из самых родовитых и достойнейших жителей С…, внука и наследника сэра Фредерика Грэнби. Об этом мне вчера сказал ее отец.

Его сестры переглянулись, посмотрели на меня, и мы все трое посмотрели на него. Он был невозмутим как стекло.

– Как-то это неожиданно! – сказала Диана. – Они ведь, несомненно, познакомились совсем недавно.

– Всего два месяца назад. В октябре на балу в С… Но если для брака нет никаких препятствий, как у них, если он желателен во всех отношениях, то отсрочки ни к чему. Они поженятся, как только будет отделан дом в С…, который сэр Фредерик дарит им.

Когда я в первый раз после этого разговора оказалась с Сент-Джоном наедине, мне нестерпимо хотелось спросить, очень ли он расстроен. Однако он, видимо, так мало нуждался в сочувствии, что я не только не осмелилась выразить ему свои сожаления, но испытала стыд, припомнив предыдущую свою попытку. К тому же я отвыкла разговаривать с ним. Он вновь оледенел в своей замкнутости, замораживая и мою откровенность. Обещания, что будет обходиться со мной, как со своими сестрами, он не сдержал и постоянно делал между нами словно бы незначительные, но обескураживающие различия, которые отнюдь не способствовали сердечности. Короче говоря, теперь, когда я была признана его родственницей и жила под одним кровом с ним, мне казалось, что расстояние между нами заметно увеличилось по сравнению с тем временем, когда он знал меня просто как учительницу деревенской школы его прихода. Вспоминая, насколько откровенным он был со мной однажды, я и вовсе не могла понять его нынешнюю холодную замкнутость.

Вот почему я очень удивилась, когда он неожиданно поднял голову от книги, над которой склонялся, и сказал:

– Как видите, Джейн, битва была дана и завершилась победой.

Растерявшись от неожиданности, я не сразу нашлась, что сказать, и ответила лишь после некоторого колебания:

– Но вы уверены, что не оказались в положении полководца, убеждающегося, что победа обошлась ему слишком дорого? И что вторая такая не обернется вашей гибелью?

– Полагаю, что нет. Но если бы даже и так, значения это никакого не имеет. Мне никогда больше не придется вступать в подобную битву. Исход этой борьбы решающ: мой путь теперь, благодарение Богу, чист. – С этими словами он вернулся к своей книге и к своему молчанию.

Когда наша взаимная радость (то есть Дианы, Мэри и моя) поулеглась и мы вернулись к обычным занятиям и привычкам, Сент-Джон начал чаще оставаться дома и сидел с нами в гостиной иногда часами. Пока Мэри рисовала, Диана штудировала тома «Энциклопедии» (к моему благоговейному изумлению), а я корпела над немецким, он приобщался к тайнам одного из восточных языков, изучение которого считал необходимым для своих планов.

Он безмолвно сидел в своей нише и казался совершенно поглощенным своим предметом, однако его голубые глаза нет-нет да отрывались от грамматики очень необычного вида, начинали блуждать по комнате и иногда со странной сосредоточенностью останавливались на той или иной из нас. Он тотчас отводил взгляд, если мы его перехватывали, но затем его глаза вновь обращались на наш стол. Я не понимала, что кроется за этим, как не понимала неизменное одобрение, которое он никогда не забывал выразить по, казалось мне, совершенно ничтожному поводу – моих еженедельных посещений мортонской школы. И еще больше я недоумевала, что в дни, когда валил снег, шел дождь или дул сильный ветер и его сестры уговаривали меня остаться дома, он неизменно отметал их опасения и настаивал, чтобы я выполнила эту свою обязанность, невзирая на непогоду.