Джеймс Хэрриот. Биография - [145]

В течение следующего дня отцу становилось все хуже и хуже, и вскоре он уже не мог внятно говорить. Я тихо сидел около его кровати и вздрогнул от неожиданности, когда он охнул и сморщился от боли. Отец так долго стоически переносил свои мучения, что я подумал: какой ужасной должна быть боль, чтобы вызвать такую реакцию.

В последний раз я видел отца живым вечером 22 февраля и понял, что конец уже очень близко. На следующее утро я помчался со срочным визитом на ферму, а потом поехал к нему, но он умер до моего приезда. Рядом с ним были мама, Рози и Эмма.

Глядя на него в то утро, я испытывал чувство полнейшего одиночества. Потрясение от его смерти было не столь жестоким, как удар, который я получил за три года до этого, впервые узнав, что у него рак. Я чувствовал только всепоглощающую скорбь и знал, что моя жизнь никогда не будет прежней. В то утро, 23 февраля 1995 года, мир потерял своего самого любимого ветеринара. Его семья и близкие потеряли гораздо больше.

Глава 30

Через сутки после смерти отца стали приходить письма с соболезнованиями. Мать получала их буквально тысячами, и мы с Рози прочитали несколько сотен. Их присылали не только близкие друзья, но и клиенты практики, местные жители, почитавшие за честь знать отца лично, бывшие помощники, работавшие на Киркгейт, 23, представители ветеринарной профессии и, конечно, поклонники его творчества со всего мира. Очень много людей, в том числе те, кто знал отца только по книгам, чувствовали, что потеряли близкого друга, и благодаря им мы были не одиноки в своем горе.

Похороны состоялись неделю спустя в соседней деревушке Феликскирк. Вел службу преподобный Тодди Хоар. Как отец и хотел, это была скромная церемония, в узком кругу. Помимо нашей семьи, присутствовали только Дональд Синклер, его дочь Дженет, Алекс и Линн Тейлоры, их дочь, тоже Линн, и Ева Петт. Потом была небольшая панихида в крематории Дарлингтона.

На следующий день после смерти отца должно было состояться открытие Библиотеки имени Джеймса Хэрриота в Университете Глазго. За три месяца до этого я согласился принять эту почесть от его имени.

Услышав печальную новость, ветеринарный факультет предложил перенести церемонию, но я чувствовал, что должен это сделать. Эта последняя дань уважения очень много значила для отца. В эмоциональном отношении задача оказалась необычайно тяжелой, но я испытал огромное чувство гордости, когда увидел портрет отца, устремившего задумчивый взгляд на Кэмпси-Феллс, где в молодости он провел столько счастливых часов.

По обе стороны мемориальной доски в Библиотеке имени Джеймса Хэрриота висят две фотографии: Альфреда Уайта и сэра Уильяма Уэйперса[14] — двух знаменитых выпускников, которые внесли огромный вклад в свою профессию. Интересно, что бы подумал ничем не примечательный студент Ветеринарного колледжа Глазго, узнай он тогда, что однажды его портрет будет висеть рядом с портретом человека, которым он так восхищался? Уверен, он бы очень гордился, если бы прожил еще несколько дней, чтобы узнать об этом.

Вскоре после отца ушел и Дональд Синклер. Последние несколько месяцев Дональд жил в вихре тяжелых эмоций. Смерть моего отца стала для него таким страшным ударом, что он нашел в себе силы поговорить со мной только спустя неделю. Он сделал это в свойственной ему манере. В моем доме раздался звонок, и, сняв трубку, я услышал голос, сказавший просто:

— Джим?

— Да, Дональд? — ответил я.

Наступила долгая пауза, что было весьма необычно для этого нетерпеливого человека. Когда он заговорил, голос его дрожал.

— Я расстроен из-за твоего отца.

Ответить я не успел. Он бросил трубку. Это был самый короткий разговор в моей жизни, но я знал, что он чувствует — и что он хотел сказать.

Впереди Дональда ждала еще более страшная потеря. В июне того же года, через три с половиной месяца после моего отца, умерла его жена Одри, которая болела уже некоторое время. Они прожили вместе пятьдесят два года, и все это время Дональд был любящим и преданным мужем. Ее смерть нанесла ему сокрушительный удар, буквально сбила его с ног, лишив привычного юмора и жизненной энергии.

Как-то раз, вскоре после смерти Одри, он зашел в клинику на Киркгейт и стоял рядом со мной, пока я оперировал собаку. Он всегда был поразительно худым, но теперь от него, казалось, и вовсе ничего не осталось. Исчезла великолепная аура эксцентричности, он просто молча стояли наблюдал за моей работой. Этот старик не имел ничего общего с тем удивительным человеком, которого я знал многие годы. Я почувствовал укол жалости, когда взглянул на его лицо, носившее черты одиночества и безысходности.

Внезапно Дональд нарушил молчание.

— Джим, не возражаешь, если я перееду жить сюда? — тихо спросил он.

— Дом принадлежит вам, — ответил я. — Вы можете поступать так, как считаете нужным.

— Я всегда хотел жить наверху. В комнате, где после свадьбы жили твои родители, — оттуда открывается чудесный вид на Тирск и окрестные холмы, — продолжал он.

— Да, в этой квартире есть какое-то свое очарование, — согласился я.

Я знал, что в «Саутвудс-Холле» Дональд чувствовал себя одиноко, но не думал, что он затеет переезд в столь преклонном возрасте.