Джентльмены - [88]

Возможно, слова о диване в мурашках содержат отчасти потаенное, но оттого не менее глубокое разочарование. Лео и Нина слишком дорожили правом на свободу и после дебюта на чердаке не собирались, так сказать, признавать друг друга. Ни один из них не верил в постоянные отношения, и Лео — пусть и не имевший подобного опыта, — принял твердое решение сторониться всего, что только может напомнить брак. Они договорились не нарушать этой установки.

Тем не менее в словах о диване слышатся горечь и отчаяние. «В той темноте не осталось улик…» — словно любви нужно нечто большее, чем воспоминания. «Она без гражданства…» — она не была обычной гражданкой, она была повстанцем, на которого никто не имел права притязать, а Лео, возможно, именно этого и хотел — права на Нину Нег. Он любил внезапное выражение серьезности в ее усталых глазах, он хотел разделить с ней эту серьезность.

Но были и те, кто предъявлял права на Лео Моргана. Нельзя сказать, что его мать Грета наблюдала за возмужанием — или, на ее взгляд, одичанием, — сына вполне невозмутимо. За Генри числилось много грехов, он был беспутным дезертиром, но, по крайней мере, прилично выглядел. А прежний примерный мальчик Лео, казалось, сознательно развивал в себе неряшливость, вследствие которой его комната и внешность полностью лишились порядка. Мать не понимала его.

С Континента время от времени приходили фотографии Генри, запечатленного на фоне различных монументов. Он то и дело становился добычей фотографов, промышлявших на улицах Копенгагена, Берлина, Лондона и прочих мегаполисов и делавших нечеткие снимки с плохой композицией. Но мать довольствуется немногим, а ошибки здесь быть не могло: на Родхуспладсен, Курфюрстендамм, на площади Пиккадилли, у Дунайского канала и в Тюрильи и вправду красовался все такой же элегантный Генри.

Грета вешала фотографию за фотографией на кухне, вздыхала и гадала, долго ли Генри будет скрываться. Власти, казалось, давным-давно забыли о нем, и тюрьма по возвращении ему не грозила. Но Генри не думал возвращаться, он кочевал с места на место. Причин для беспокойства не было. Фотографии свидетельствовали о прекрасном самочувствии Генри.

А с бывшим вундеркиндом дела обстояли хуже. Грета и подумать не могла, что с этим мальчиком возникнут сложности, но теперь, спустя пару лет, его словно подменили. От него нельзя было добиться ни одного разумного слова. Грета старалась и так, и этак, вытягивала из Лео слова и фразы, чтобы хотя бы что-то понять, но ничего не получалось. Ссориться с ним она тоже не хотела, воспоминания о судьбе Барона Джаза были еще свежи. Мать, отвергнувшая сына, не остается безнаказанной — горькая участь постигла и фру Моргоншерна. После того, как Барон Джаза ушел из жизни, так и не примирившись с матерью, та стала мало-помалу таять и хиреть, пока не умерла в раскаянии. Домашний доктор Гельмерс посещал больную каждую неделю, назначая то отдых в далеком санатории с загадочным рационом, то портвейн. Но этой пожилой даме ничто не могло помочь, и в тот вечер, когда «Битлз» впервые выступали в Швеции, она испустила последний вздох — тихо, незаметно даже для супруга. Спустя месяц после похорон в ее комнате снова стоял бильярдный стол, некогда выдворенный оттуда. Старый денди, постоянный секретарь общества «ООО» с горечью оглядывался на ту часть своей жизни, в которой он был отцом семейства и которая, несмотря ни на что, напоминала сорокалетний перерыв между двумя бильярдными партиями. Общество «ООО» принесло соболезнования и вскоре снова приступило к игре как ни в чем не бывало.

Грета не хотела покидать земную жизнь, оставив по себе такие горькие воспоминания, она желала мира. В конце концов, с Лео могло приключиться и худшее.

Кроме Греты, на Лео претендовал еще кое-кто. Эва Эльд сгорала от любви к своему богемному поэту, своему Джорджу Харрисону и бог весть кому еще. Она прекрасно знала, что Лео проводит время с неформалами, которых возглавляет Нина Нег, но это ее не беспокоило.

Эва Эльд в юбке, клетчатых гольфах и выглаженной блузе чертовски напоминала кинозвезду Розмари Клуни, эти-то аккуратность и порядок и подхлестывали Лео. Он носил фото Клуни в бумажнике: оно напоминало ему фамилию Эвы, которая так ей шла. Эва была полна огня и страсти, она обладала всем, чего не хватало Нине Нег.

Эва Эльд безропотно принимала всех неформалов, которых Лео приводил с собой на вечеринки, где кое-кто вскрывал мини-бар ее отца и пробовал первосортные напитки. Юных снобов в галстуках и темно-синих костюмах, казалось, забавляли эти чудаковатые неформалы, не признававшие правил и авторитетов. Особенно интересовались неформалами девушки: в газетах столько писали о беспорядках и массовых протестах, и все это было так увлекательно.

Однажды после вечеринки у Эвы Эльд Лео заснул на ее кровати и спал, пока вдруг не пришли родители. Допустить, чтобы они нашли неформала в постели Эвы, было немыслимо, поэтому она спрятала своего поэта под кровать и сама последовала за ним. Там Эва так страстно предавалась любви, что Лео вновь едва не утратил чувство реальности.

Ранней осенью шестьдесят седьмого года через весь Стокгольм шла торжественная процессия: несколько смутьянов принесли в Королевский сад гроб, достали тряпку с некой эмблемой и, окунув в бензин, подожгли, после чего зола была высыпана в гроб под тихие звуки гимнов. Так хоронило себя движение «прови», которому едва успел исполниться год. Вероятно, Лео Морган тоже участвовал в шествии. Возможно, таким образом он решил похоронить свою юность.