Джентльмены - [109]

Стене Форман едва держал себя в руках. Во время обеда он снова наполнил пепельницу до краев, со лба его капал пот. Лео проделал отличную работу, пусть даже всего-навсего приняв у старика какие-то недописанные бумаги.

Но это только начало, утверждал Форман, все больше горячась. Одну за другой он выдавал идеи о том, как они начнут раскручивать это дело. ОАО «Северин Финмеканиска» находилось на прежнем месте, у канала Сикла, концерн «Гриффель» был одним из крупнейших в стране. Там было чем заняться: отношения собственников, заказчики, международные сделки и так далее до бесконечности. Где-то в этой каше им, несомненно, предстояло отыскать Туре Хансона. Этим расследованием нужно заняться основательно, ничто нельзя оставлять на волю случая, заявил Форман и засмеялся почти как раньше. Метрдотель с обеспокоенным видом выписал счет.

Лео не понимал безудержного энтузиазма Стене Формана. Он ведь всего лишь отрывочно пересказал историю, которая заканчивалась большим вопросительным знаком.

Нормальный человек, до такой степени погрузившийся в интригу, вероятно, должен был испытывать сильнейшее любопытство — как Стене Форман, который был готов лопнуть, но его переполняло не любопытство, а, как выяснилось впоследствии, жадность, — но Лео Морган был не таков. Он чувствовал не слишком приятный зуд, который все же нельзя было назвать любопытством. Как упоминалось ранее, Лео написал сочинение на эту тему. «Любопытство, жажда знаний и разум» — так оно называлось. Тот, кого не отпугнет академически сухой и лишенный фантазии заголовок, столь далекий от прекрасных, возвышенных названий шестидесятых: «Гербарий», «Лжесвященные коровы», «Фасадный альпинизм и другие хобби» — может ознакомиться с по-настоящему интересной, познавательной и одновременно развлекательной работой, развенчивающей любопытство как один из самых, по мнению автора, низких пороков человечества.

Дискуссия, разумеется, переходит в абстрактные теоретические рассуждения, мне отнюдь не доступные, но, насколько я понимаю, Лео отвергает тот тип дедукции, который представляет истину как плод интуитивного восприятия: нельзя подозревать, можно лишь оценивать вещи по отдельности, придумывать категории, понятия, снова и снова проверяя их истинность.

Для человека с философским образованием все это, конечно, не более, чем трюизмы, чтобы не сказать нонсенс, но именно потому, что Лео Морган все время противопоставляет эти высказывания и тезисы человеческой повседневности и показывает, что сплетни и чтение газет не делают нас ни умнее, ни любознательнее, так как мы жаждем подтверждений, а не сюрпризов, — именно поэтому в словах Лео звучит жестокая убедительность. Выход из этого униженного положения — здесь тон Лео внезапно становится прагматичным и менторским — заключается в возвышенном, стоическом спокойствии. Сплетни любопытствующих — порох, спокойствие равнодушных — благо. Возможно, Лео имел в виду не совсем это, но я понимаю его именно так. Я не успел спросить, но одно известно точно: автор работы «Любопытство, жажда знаний и разум» не слишком уважал, а может быть, и презирал одного из самых осведомленных и талантливых сплетников Стокгольма — Генри Моргана, своего родного брата.

Сочинение «Любопытство, жажда знаний и разум» вышло отдельным изданием в специализирующемся на философии издательстве, и теперь эту книгу вряд ли можно найти даже в букинистических магазинах. Она, смею утверждать, стала последней публикацией Лео Моргана.

Об этом эпизоде философской деятельности Лео Моргана не следует забывать. Один из врачей лечебницы Лонгбру в своих записях ссылается на философские изыскания Лео, указывая на связь между стоицизмом как добродетелью и кататонией как диагнозом. Согласно новым достижениям психоанализа, симптомы болезни часто можно считать преувеличением поведения «здорового» человека. Вполне естественно, что маленький ребенок боится переходить пустынную площадь, ехать в полном людей лифте, оказаться запертым в гардеробе и наткнуться на змею в траве. Но у взрослых эти страхи и фантазии развиваются до фобий и превращаются в болезненные состояния, именуемые агорафобией, клаустрофобией и герпетофобией.

Врачи утверждали, что именно так все и обстояло в случае Лео Моргана: его тотальная пассивность и апатия находились в прямой связи с его же философскими умозаключениями. Теория укоренилась в практике.

Я невольно думаю об эстампах над письменным столом в библиотеке. Они представляют множество авторов исторических произведений: Данте, Сервантеса, Рабле, Шекспира и прочих — например, испанского поэта эпохи Возрождения Лопе-и-Ортега. Его драму «Фернандо Куриозо» называют испанским «Гамлетом», и великолепный заключительный монолог, произносимый перед тем, как за главным героем закрывается дверь монастыря, содержит самоироничное осознание:

Дурачок в этой сказке

Не из воображенья:

Он не выдумка вовсе,

Лишь преувеличенье.

Эти строки написаны слепым сифилитиком, бывшим конкистадором более четырехсот лет назад, и сей факт дает понять, насколько переоценивают себя и друг друга современные врачи.

Более всего Лео Морган хотел продолжить работу над «Аутопсией». Журнал «БЛМ» отправил ряду поэтов письма с вопросом: «Середина семидесятых, что произошло?» — попросив ответить письменно. Лео нравилось соседство с именитыми поэтами. Но ответа от Лео Моргана все же не последовало.