Джентльмен-капитан - [24]

Торжественная встреча, подготовленная на «Ройал мартире», была, к стыду «юпитерцев», образцово–показательной. Я не заметил и следа грозившего мне смертью Лайнуса Брента. Уоррендер вместе с двумя своими неразлучными спутниками проводил меня к двери огромной каюты капитана Джаджа. Он постучал, и высокий манерный голос проворковал:

— Войдите.

Я боязливо шагнул в каюту и немедленно был поражён непреодолимым ощущением, будто я по волшебству перенёсся в зачарованный край. Это место не было каютой корабля. Скорее это был салон одной из самых вульгарных лондонских леди. От кормовых окон не осталось и следа — они были полностью скрыты шторами из роскошного пурпурного шёлка с золотой отделкой. Переборки с каждой стороны украшали херувимы и расшитые коронами портьеры. На панелях у нас над головами был изображён нынешний король, восседающий на троне во всём своём великолепии, пока над ним его мученик–отец восходит на небеса в сопровождении архангелов. Амбре от ароматических свечей рьяно соперничало с благоуханием дорогих духов, напрочь вытесняя обычные корабельные запахи дерева, дегтя и пота. Мой изумлённый взгляд, охватив всё вокруг, упал на стол, ломившийся под тяжестью сластей, фруктов, закусок и сыров. Серебряные кубки стояли в ожидании, несомненно, изысканных вин из серебряных кувшинов, уютно устроившихся рядом со свечами.

И посреди этого ошеломляющего убранства, столь неожиданного всего в полумиле от трущоб Госпорта, стояла фигура, которая не посрамила бы и самый шикарный бал при дворе. Капитан Годсгифт Джадж — а это мог быть только он — был среднего роста, но достигал непомерных высот посредством чудовищного парика, источавшего лёгкое облачко пудры при каждом движении. Узконосые туфли на каблуках могли быть уместны только при дворе Людовика Великого в Фонтенбло. Достойный особого внимания серо–зелёный сюртук был отделан драгоценными камнями, слишком ярко сверкающими при свете свечей, чтобы быть стеклянными подделками, предпочитаемыми обедневшими франтами из Сити. Белоснежные бриджи дополнялись изящными алыми подвязками. И последней, самой вычурной, деталью было его длинное грубое лицо, абсолютно белое, согласно моде, принятой только наиболее смелыми или наиболее глупыми богачами Лондона.

Пока я созерцал сие нелепое зрелище, в голову закралось. Обед, то есть, очередное одно пьяное застолье на стоянке в Ирландском заливе в прошлом году. «Джадж? Ох, он лучший царедворец из всех старых капитанов Кромвеля. Отчаянно желает сохранить звание и потому всячески пытается расположить к себе короля и герцога. Хорошо управляет кораблем, но выглядит глупее день ото дня».

К полнейшему моему ужасу, Джадж раскинул руки и обнял меня на французский манер, оставив следы пудры на моём лице и плечах.

— Мой милый, милый капитан Квинтон, — почти пропел он. — Джадж, сэр. Годсгифт Джадж. Простите мне столь фанатично звучащее имя, — тут он заговорщически склонился ко мне, дохнув парфюмом. — Но моя мать, знаете ли, была ярой пуританкой и подчинила отца своей воле в этом вопросе, как и во многих других. Ах, но стоит мне вспомнить о моей несчастной сестрице, Дайдфортайсинс[13] Джадж, я могу лишь благодарить Господа за то, что он забрал её четырёх лет от роду… Если бы человеку дано было поменять имя, полученное при рождении, я бы стал Джоном или Чарльзом в мгновение ока. — Он закатил глаза. — Но, мой милый капитан, я прежде всего должен извиниться за отвратительный приём, оказанный вам кое–кем из моей команды. Этот человек, Брент, сейчас в кандалах и утром получит плетей. Будет ли ваша честь восстановлена, капитан? Мы можем отдать его под трибунал, разумеется. Мы так и сделаем, так должно! Хотя на это потребуется время, а он, по сути, полезный человек на корабле, и наши приказы требуют срочности, нам следует отплыть со сменой ветра. Но ваша честь, сэр, важнее всего… Не так ли?

И тут он замер в ожидании.

Не зная, на какую часть этой речи ответить, я пробормотал, что нет нужды, мол, задерживать миссию по такому мелкому поводу.

— Великодушно сказано, сэр! — сказал Джадж и отвесил мне поклон.

Выпрямившись, капитан хлопнул в ладоши, и из–за портьер возникли четверо слуг, каждого из которых я счёл бы бритоголовым лондонским обманщиком–подмастерьем, не будь они одеты в изящные ливреи пажей. Один взял мой плащ, другой — мой палаш, третий предложил сесть, а четвёртый налил вина (изысканного, как я и ожидал). Натан Уоррендер также сел, лицо — невозмутимая маска. Видимо, чудачества капитана были ему привычны. Его безмолвные спутники стояли навытяжку чуть в стороне. Я постарался не замечать их присутствия и обратил своё внимание на хозяина, который восторженно сложил руки и приторно улыбался мне через стол.

— Что я говорил, Уоррендер? Разве не сказал я вам, что потомок благородного рода Квинтонов поведёт себя поистине достойно и великодушно? Рад, что вы с нами, капитан. И рад плыть вместе с вами, если мне позволено будет так выразиться. Конечно, случившееся с бедным капитаном Харкером, великим капитаном и доблестным воином его величества, настоящая трагедия.

Мы подняли кубки в память о Джеймсе Харкере. Я постепенно начал расслабляться, думая, что получил теперь представление о Годсгифте Джадже. За последние два года я встречал немало примеров подобного явления, и не только во флоте. Возвращению короля на престол сопутствовало таинственное и внезапное исчезновение тех, кто так рьяно служил республике и Оливеру Кромвелю. На их месте возникла новая порода людей, переплюнувших нас, кавалеров, в демонстрации верности монархии, раболепно подражающих любой придворной моде и отчаянно пытающихся найти покровителя среди друзей короля в надежде, что их прошлое будет удобным образом забыто при новом королевском правлении. Это изумительное превращение встречалось даже в самом сердце Бедфордшира, посылавшего сотни своих сыновей биться на стороне парламента в гражданской войне, однако теперь, на удивление, пуритане встречались там так же редко, как трёхголовые козлята.