Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - [77]

».

Немцы, основатели городка, с великодушием полноправных хозяев мирились с кочевыми соседями – калмыками, наезжавшими в Сарепту время от времени, особенно по весне. Вреда от них большого не было, но и пользы тоже. Калмыки бесцельно шатались по чисто выметенным улицам, заваливались в лавки, глазели на звонкие пестрые безделицы, купить ничего не могли, только лыбились и цокали языками. Все остальное время они лежали в юртах, поставленных где придется и где им захочется – иногда в самом центре площади или возле шлагбаумов, но чаще на берегу Волги, рядом с Сарептой. Все, кто бывал в городке, шли смотреть на калмыков. Англичанки отправились к ним с немцем-проводником. «Сейчас здесь живут 50 семей, то есть стоит 50 юрт. Но их священник и большая часть племени живут в 60–70 верстах отсюда. Самое большое их поселение – в 100 верстах от Астрахани. Государству налогов не платят – платят только дань своему князю».

Зашли в одну юрту, не самую большую. Анна обмерила: «Высота входной двери – около 3 футов. Ширина – около 2 футов. Нижняя часть юрты укреплена обрешеткой из деревянных реек, каждая = 1 дюйм шириной. Обрешетка = 3 фута высотой. В центре юрты – круглое отверстие-дымоход, около 2 футов в диаметре. Ширина самой юрты – 5 ярдов в диаметре».

За входной крохотной дверцей висел кусок войлока – для тепла. Хозяин юрты, в темном халате и засаленном истерзанном тулупе, кемарил на подстилке, не проявляя ни малейшего интереса к гостьям. Чуть поодаль лежали супруга и дочка. У очага хныкал мальчонка лет шести – щеки его горели, глаза гноились. Анна велела переводчику растолкать женщину – поинтересоваться, не болен ли сын. Нет, покачала головой калмычка, он здоров. Пока переводили вопросы, Листер ее прицельно разглядывала: молодая, одета скверно, шуба грязная, но в ушах золотые серьги, волосы густые, черные, собраны в две толстые косицы, ниспадают до бедер, лицо смуглое, высокие скулы, хорошая чистая кожа и маленькие горящие угольки глаз. Анна улыбнулась – попросила немца перевести: «Скажите, что я нахожу ее очень красивой». Калмычка довольно закивала, оголила белоснежные зубы.

Потом зашли в стойло с овцами. Анна, словно ученый-зоолог, осмотрела их от макушки до копыт, заглянув даже в зубы: «Хорошие, высокие, крепкие животные с широкими толстыми носами, кучерявой длинной шерстью. Выглядят упитанными и здоровыми».

Листер была очень довольна своим первым знакомством с кочевниками. Покидая Сарепту, она уже предвкушала встречу с их баснословным властителем, самодержцем пустыни и смуглых ее орд.

Монгол с французской душой

«Тоска, смертельная, гнетущая тоска», – почтмейстер городка Енотаевка тер шершавой ладонью лоб, ерошил желто-пегий войлок волос, таращил потухшие оловянные глаза в пустоту. Энн и Анна сидели у него уже час. И битый час почтмейстер жаловался на судьбу. Он приехал сюда пару месяцев назад. Думал – идет на повышение, все ж Енотаевка рядом с Астраханью, Волга, торговля, немецкие умницы-колонисты (он и сам чистокровный немец), до Царицына и Саратова рукой подать. Думал – заживет. А получилось, что его сослали. Это была настоящая позорная ссылка. Енотаевка – чертово место. Дыра. Здесь люди пьют, сходят с ума, пропадают. И он тоже сойдет с ума, если не сделает отсюда ноги. «Но куда?» – сочувственно поинтересовалась Листер. Он пока не знал – была, правда, смутная надежда, что его переведут в Астрахань, – тамошний почтмейстер недавно получил назначение в Казань, значит, место скоро освободится. Астрахань – совсем другое дело: бойкий, живой, полнокровный город. А здесь – никого, ничего. Служба никакая – сиди перекладывай бумажки. Торговли нет. Поговорить даже не с кем – одни калмыки. Он здесь пропадет, в этой грязи, лени, пьяни. И почтмейстер еще долго перечислял смертные грехи злополучного гиблого места.

Он был не стар: лет пятьдесят. Кажется, недурно образован – Анна заметила развалы книг в тусклом кабинете. Дочь свою почтмейстер отправил в Санкт-Петербург на поиски жениха – пусть будет не красавец, не высокого чина, но стерпится – слюбится, главное, вырваться из смертельной провинциальной пустоты. И он снова стал тереть влажный от чая лоб, мять бесцветные волосы и оловянно глазеть в пустоту.

Анна попробовала его растормошить – живо, в красках и запахах описала пресмешную картину: как крестьяне везли и вываливали на берега Волги дымные кучи навоза. Почтмейстер кисло улыбнулся: «Это еще ничего – навоз весной уносит Волга, и следов не остается. Хуже, когда его бросают в городе – утрамбовывают им улицы. Летом запах стоит такой, что не могу вам передать. Нет, нужно бежать. Тоска здесь, страшная тоска».

Другие жители Енотаевки, бывшие заключенные, политические преступники и мелкие негодяи, с судьбой свой давно смирились, обжились, корнями вросли в навозную землю. Хозяин их скверной гостиницы шесть лет провел в английской тюрьме – сдался британцам после русско-турецкой войны. Сидел в Портсмуте. Там, между прочим, к русским относились по-человечески – отбывая срок заключения, он умудрился побывать в Чатеме и даже Лондоне. Влюбился в Британию, кое-как выучил язык и чувствовал себя в Енотаевке как бы немного иностранцем, чуть выше остальных.