Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - [53]

Анна заставила себя рассмеяться, нервно потрепала болонку, и та вдруг прыгнула к ней на колени: «Как смешно и неожиданно получилось, ее собачка вдруг стала ко мне ластиться. И княгиня вспомнила, что один из английских королей так определял истинных друзей, – его верные псы играли лишь с теми, кто был искренне расположен к монарху и не желал ему зла. И она так же определяет своих друзей. Мы провели наедине 30 минут».

Тридцать минут они говорили о псах, верности, вспоминали, кто еще из животных столь же предан хозяевам, как собаки. Перешли на геральдических песцов, грифонов и львов. Анна отвечала свободно, легко – она очень старалась. А Софья все не отпускала. Поддерживала пустячную беседу и манила, манила глазами, пронзала насквозь, до боли. «Она вдруг сказала, что поражена мной, что я тронула ее душу. И я призналась, что это чувство взаимно. Но я не стала восхвалять ее. Я сказала ей лишь столько, сколько она захотела услышать. Как же она очаровательна! И теперь я понимаю, что снова, как когда-то, всерьез влюблена. И все же как странно и необычно, что такая женщина способна думать обо мне».

Они расстались холодно, почти без слов. Анна была смущена – этим вечером она выдала себя с головой. Но Софья ее не отвергла – она пока не решила, что же делать со своим неловким, смешным «медведем». Она подумает. И возможно, еще позабавится с ним.

Ночью Анна записала в дневник: «Приехали с ужина в 12 ночи. Княгиня уже в постели – я сегодня думала о ней с 9 до 10 вечера. И опять хочу ее увидеть. Боже, как она красива, как очаровательна!»

Все теперь казалось пошлым, пресным: Энн, ее старушечья ревность, ее тихие слезы в измятый платочек, одинокий чулок, который она бесконечно долго вязала тоскливыми вечерами, пустые минуты натянутого разговора, обреченные семейные прогулки под руку вдоль бульвара. Как это опостылело.

Софья не отпускала. Не давала заснуть. «Она так похожа на Сибеллу, невероятно похожа!» Анна вдруг вспомнила свой «старый огонь», зазнобу, Сибеллу Маклин. Ей было чуть за двадцать. Они познакомились, кажется, в 1820-м на каком-то скучном дворянском рауте в Йорке – предки Сибеллы происходили из старинного шотландского рода и носили фамильный тартан. Она была очаровательно бледной, хрупкой, застенчивой, сухо кашляла и прикладывала платочек к бескровным губам. «Это мой идеал женщины, она – само совершенство, с ней и только с ней я готова буду прожить всю жизнь!» – подумала Анна тогда. И горько ошиблась – Сибелла близко ее подпустила, но вскоре грубо отвергла. Хотела обидеть? Или банально испугалась сплетен? Обессилела от болезни или обезумела от ревности к Мариане (с ней Анна проводила тогда страстные ночи)? Сибелла ничего не объяснила. Она просто ушла, резко, молча, жестоко. И через несколько лет умерла от туберкулеза. Милая, хрупкая двуличная девочка. Листер так и не смогла ее понять, как сейчас не могла понять Софью.

Анна прокручивала их вечерний двусмысленный разговор, вспоминая слова и взгляды. Что Венера имела в виду, когда говорила о короле и его верных псах? Почему так пристально посмотрела в самую душу, когда Анна перебирала ее пальцы. Чего хотела? Чего в те минуты ждала от нее? Зачем вдруг позвала в будуар? Софья ведь догадывалась о ее необычной природе. К чему эти полуночные беседы тет-а-тет и влажные шепоты? Анна повторяла их диалог и не понимала, играла ли с ней княгиня или была искренней. Впрочем, пустое. Пусть даже это хитрый маневр капризницы. Пусть даже она станет шутом, обманутым пьеро. Она была безумно, отчаянно, непоправимо, по-мальчишески влюблена – аристократка Анна Листер, сорока восьми лет. Кто бы мог подумать.

* * *

Четырнадцатого ноября Софья пригласила Энн и Анну на семейный обед. Были старушка Урусова, ее сиделка и сестра Наталья с супругом, графом Кутайсовым. Граф задавал ритм беседе, подбрасывал темы, шутил. «Он выразил обеспокоенность за меня с Энн – в нашем путешествии нас непременно должен сопровождать джентльмен. Я поспешила его успокоить – с нами ничего не случится, мы ведь не красавицы. Впрочем, да, у меня красивый нос, а третьего дня княгиня Радзивилл сказала, что я почти привлекательна, и намекала на то, что я очень мила. Они все расспрашивали меня о прошлых путешествиях и опасностях, подстерегавших на пути. Называли меня храброй. После обеда мы сидели с княгиней в ее спальне – уже догорели свечи, но мы не спешили расставаться, мы сидели и говорили в темноте. Она жаловалась на боль в глазах, впрочем, сегодня чувствовала себя лучше… Она в шутку назвала меня Минервой – княгиня впервые позволила себе забыть об английской деликатности».

Но об этом не забывала Анна – ни на минуту. Она держалась изо всех мужских сил, стиснув зубы, сжав сердце. Минерва – что ж, пусть так. Она будет Минервой в стальных доспехах. Она не даст себя победить.

На следующий день Венера продолжила сладкую пытку и вновь пригласила на чай. Отказать немыслимо – Урусовы оскорбятся. Но пойти значило добровольно согласиться на новые муки. Анна изнемогала – она устала от истязаний. Но ей безумно, до лихорадки хотелось увидеть Софью. И она приняла приглашение. Минерва натянула свои боевые доспехи: корсет-кирасу, подъюбник на конском волосе, черное шелковое платье с воротником-стойкой. Шею туго обвязала черным байроническим шарфом. Перстень на указательном пальце, огненные стрелы в глазах – она готова.