Дженни - [3]

История была такой глупой, что я забыл ее, едва хмыкнув. Мне понадобилось несколько недель, чтобы понять, что Джордж не просто плел ерунду, а вкладывал в историю всю свою душу. Он подошел к правде о Дженни ближе, чем когда-либо смел. Он просто был поэтом.

— И — вуаля! — она перед вами, — сказал Джордж.

— Ерунда! — закричал умный ребенок. Но публика не поддержала его — и нкогда не поддержала бы.

Дженни глубоко вздохнула, вспоминая три тысячи лет в бутылке:

— Что ж, — сказала она, — эта часть моей жизни уже закончилась. Нет смысла плакать над разбитым кувшином. Шоу должно продолжаться.

Она скрылась в магазине, и все, кроме меня и Джорджа, устремились за ней.

Джордж нырнул в кабину грузовика, продолжая управлять ей. Я подошел к нему и просунул голову в окно. Он сидел внутри, и его ботинки ходили ходуном, пока Дженни чесала языком в магазине. Солнечным утром, в девять часов, он уже приложился к бутылке спиртного.

Когда его глаза перестали слезиться, а горло перестало жечь, он сказал мне:

— Не смотри на меня так, сынок. Разве ты не видел, что я выпил апельсинового сока, как хороший мальчик? Я ведь не пью натощак.

— Простите, — сказал я и отошел от грузовика, чтобы дать ему время собраться — и чтобы дать время себе.

— Когда я увидела этот прекрасный холодильник в лаборатории, — говорила Дженни, — я сказала Джорджу: «Это белоснежное тело мне подходит». — Она посмотрела на меня, потом на Джорджа, и на пару секунд замолчала и перестала улыбаться. Потом она прочистила горло и продолжила: — На чем я остановилась?

Джордж не собирался выходить из грузовика. Он смотрел сквозь ветровое стекло на что-то очень грустное в пяти тысячах миль отсюда. Он собирался провести так целый день.

У Джейн кончились темы для светской беседы, она подошла к двери и позвала его:

— Дорогой! — крикнула она. — Ты скоро выйдешь?

— Держи себя в руках, — сказал Джордж. Он даже не взглянул на нее.

— Все… Все в порядке? — спросила она.

— Прекрасно, — сказал Джордж, продолжая смотреть сквозь стекло. — Просто прекрасно.

Я пытался верить, что это — часть представления, пытался найти в этом что-то остроумное. Но Дженни не играла на публику. Ее лица даже не было видно. И она не играла для меня. Она играла для Джорджа, а он — для нее, и они делали бы то же самое даже посреди пустыни Сахара.

— Дорогой, — сказала Дженни, — внутри ждет много хороших людей. — Она была разочарована, и она хорошо знала, что я застал его с бутылкой.

— Ура, — сказал Джордж.

— Милый, — сказала она, — шоу должно продолжаться.

— Зачем? — спросил Джордж.

До сих пор я не понимал, каким безрадостным может быть то, что называется безрадостным смехом. Дженни рассмеялась безрадостным смехом, чтобы дать толпе понять, что все происходящее было просто скандалом. Звучало это так, как будто кто-то бил бокалы для шампанского резиновым молотком. Мурашки побежали не только по моей спине. Они побежали по всем.

— Вы… вы чего-то хотели, молодой человек? — спросила она меня.

Один черт, с Джорджем было не поговорить, так что я обратился к ней:

— Я из офиса в Индианаполисе. У меня… новости о его жене, — сказал я.

Джордж повернул голову:

— О моей — ком? — спросил он.

— Вашей… бывшей жене, — сказал я.

Толпа снова вышла из магазина и принялась растерянно слоняться вокруг, гадая, когда же нужно будет смеяться. Это был не лучший способ торговать холодильниками. Салли Харрис начал закипать.

— Ничего о ней не слышал двадцать лет, — сказал Джордж, — и могу прожить еще двадцать, ничего о ней не зная и не терзаясь. Но все равно спасибо. — Он снова уставился вдаль.

Толпа нервно рассмеялась, и на лице Салли Харриса отразилось облегчение.

Дженни подошла поближе, прижалась ко мне и прошептала уголком рта:

— Что с Нэнси?

— Она очень больна, — прошептал я. — По-моему, она умирает. Она хочется увидеть его в последний раз.

Где-то в задней части грузовика затихло гудение. Это был звук, издаваемый мозгами Дженни. Лицо Дженни превратилось в мертвую пористую резину — во что-то не менее глупое, чем манекены в магазинах одежды. Желто-зеленые огни в ее синих стеклянных глазах погасли.

— Умирает? — спросил Джордж. Он открыл дверь кабины, чтобы туда вошло немного воздуха. Крупный кадык на его тонкой шее ходил вверх-вниз. Он слабо взмахнул руками: — Представление закончено, господа, — сказал он.

Сразу не ушел никто. Все были ошеломлены несмешной реальной жизнью, вторгшейся в представление.

Джордж стряхнул с себя ботинки, показывая, что представление закончилось насовсем. Он не мог заставить себя сказать ни слова. Он сидел боком и смотрел на свои босые ноги, лежащие на руле. Ступни были узкими, костлявыми и синими.

Толпа устремилась прочь — день начался очень грустно. Мы с Салли Харрисом стояли около грузовика, ожидая, пока Джордж отнимет руки от лица. Салли убивался о потерянных покупателях.

Джордж пробормотал что-то, чего мы не расслышали.

— Что такое? — спросил Салли.

— Если кто-то просит тебя приехать таким вот образом, — сказал Джордж, — лучше ведь приехать?

— Если… если она — твоя бывшая жена, если ты бросил ее двадцать лет назад, — сказал Салли, — как вышло, что из-за нее у тебя все идет кувырком — перед моими покупателями, у моего магазина?