Дженни. Томасина. Ослиное чудо - [36]

— Томасина наша расхворалась. Не может ходить. Мэри Руа вас дожидается.

— Вы знаете не хуже меня, — сказал Макдьюи, — что я её сюда не пускаю. Что ж, если пришла, пусть ждёт очереди.

И он пригласил в кабинет миссис Кэхни, как вдруг на улице послышался шум и дверь широко распахнулась.

В приёмную вошли толпой какие-то дети и тетки, вытирающие руки о фартуки, и мужчины, а завершали процессию преподобный Энгус Педди под руку со слепым Таммасом Моффатом, продававшем обычно на углу карандаши и сапожные шнурки, и сам мистер Макквори. Констебль нёс залитую кровью собаку по имени Брюс, которую купили Таммасу Энгусовы прихожане.

— Переехали её, сэр, — сказал Макквори.

— Она ещё жива, — тревожно подхватил Педди. — Попробуй её спасти!

— Где мой Брюс? — твердил Таммас. — Где он? Он убит? Что мне делать? Что со мной будет?!

Энгус Педди взял его за руку.

— Успокойся, Таммас, собака твоя жива, мы у доктора Макдьюи.

— Мистер Макдьюи? — запричитал слепой. — Мистер Макдьюи? Мы у вас?

— Несите её в кабинет, — приказал Макдьюи, и Вилли взял собаку у констебля. Врач взглянул на неё и сердито поморщился.

— Это вы, мистер Макдьюи? — повторил слепой и вдруг, протянув руку, произнёс: — Спасите мои глаза.

Слова эти вошли в сердце Макдьюи и повернулись там, словно нож. Они напомнили ему, что он впустую прожил сорок с лишним лет. Он отдал бы ещё сорок, только бы спасать, лечить, любить людей, а не собирать, как Шалтая-Болтая, собаку из осколков.

Энгус Педди понял, что с ним. Ему ещё в школе Эндрю рассказывал, как хочет стать великим хирургом. Ему одному в университете довелось видеть, как он плакал, когда отец приказал ему стать ветеринаром.

— Таммас хочет сказать… — начал священник, но врач остановил его:

— Я знаю, что он хочет сказать. Собаки почти нет, незачем бы ей мучиться. Но я спасу его глаза.

И он обернулся к очереди:

— Идите, идите отсюда. Завтра придёте. Я занят.

Все ушли по одному, унося своих питомцев. Ветеринар сказал священнику:

— И ты иди, незачем тебе ждать. И Таммаса уведи. Я вам сообщу… — И вошёл в операционную, закрыв за собой дверь.

Уходя, Педди заметил притулившуюся в углу Мэри Руа и подошёл к ней.

— Здравствуй, — сказал он — Что ты тут делаешь?

Она доверчиво подняла на него глаза и ответила:

— Томасине плохо. Она не может ходить. Я хочу показать её папе.

Священник кивнул, рассеянно погладил кошку по рыжей головке и почесал её за ухом, как всегда. Он очень страдал из-за Таммаса; страдал он и за Эндрью. Кивнув ещё раз, он сказал:

— Ну, папа её вылечит, — и догнал в дверях констебля Макквори.

6

В тот страшный день я проснулась, как всегда, очень рано и собралась приступить к ритуальным действиям — зевнуть, потянуться, выгнуть спинку и выйти погулять. Люблю погулять с утра, когда никого нет. К пробуждению Мэри Руа я всегда успеваю вернуться.

Но уйти мне не удалось. Не удалось мне и двинуться, лапы меня не слушались. Более того: и видела я плохо, всё как-то рассыпалось, а когда я пыталась вглядеться, просто исчезало.

Вдруг почему-то я очутилась на руках у Мэри Руа.

— Что ты всё спишь? — говорила она. — Ой, Томасина, я тебя так люблю!

Мне было не до чувств. Я заболела. Сказать и показать я ничего не могла, лапы и глаза меня не слушались, и я не видела Мэри, хотя лежала у неё на руках. В такие минуты с людьми замучаешься, никакого чутья! Кошка бы сразу поняла — понюхала бы, почуяла, приняла усами сигнал.

А страшное утро шло. Явилась миссис Маккензи, и пока Мэри Руа одевалась, я лежала на кровати, а потом Мэри отнесла меня в столовую и положила на кресло. Я там лежала, она завтракала, а миссис Маккензи болтала с мусорщиком. Наконец миссис Маккензи налила мне молока и позвала меня.

Но я не двинулась. Я могла шевельнуть только головой и кончиком хвоста. И есть я не хотела. Я хотела, чтобы они поняли, что со мной, и помогли мне. Мяукала я изо всех сил, но получался писк.

Мэри Руа обозвала меня лентяйкой, отнесла к блюдечку, поставила, и я упала на бок.

— Томасина, пей молоко! — сказала Мэри Руа тем самым голосом, которым миссис Маккензи заставляет её есть. — А то не возьму к ручью.

Я очень люблю лежать среди цветов у ручья и смотреть, как форель копошится на дне, поводя плавничками. Рыбу я не ловила, хотя поймать её легко. Когда какая-нибудь из них снималась с места и плыла туда, где потемнее и поглубже, я шла за ней, глядя в воду. Дети где-то бегали, я от ручья не уходила. А сейчас я поняла, что, может быть, не буду там больше никогда.

Я лежала на боку и даже не могла позвать на помощь.

Ну, наконец-то! Мэри Руа приподняла меня, я снова упала, и она испугалась.

— Миссис Маккензи, Томасине плохо. Идите к нам! Миссис Маккензи прибежала и опустилась на колени.

Она тоже пыталась меня поднять, я падала, и она сказала:

— Ох, Мэри, хворает она! На лапках не стоит!

Мэри Руа схватила меня и запричитала:

— Томасина! Томасина! Томасина!

Глупо, сама понимаю, но я замурлыкала. Миссис Маккензи обняла нас обеих и сказала так:

— Ты не плачь, у нас папа доктор, он её мигом вылечит!

Мэри Руа сразу замолчала. Слёзы у неё сразу высохли, и она улыбнулась мне:

— Слышишь? Мы пойдём к папе, и ты сразу поправишься!