— Во веки веков, аминь, — произнес неторопливый старческий голос. — В чем покаешься, дитя мое?
Принявшись сбивчиво перечислять свои грехи, Янчи, однако, видел из-под полуопущенных ресниц, что в исповедальне сидит пожилой толстый монах, на нем очки в золотой оправе, и он время от времени согласно кивает головой в ответ на его неуверенные слова. Но как ни понуждало к серьезности святое место, Янчи чуть не расхохотался, глядя на чудно, в кружок, подстриженные волосы монаха, на его лысую макушку, а ведь он уже не был несмышленым мальчишкой. Он чувствовал себя совсем взрослым. И все-таки, когда старый монах принимался покачивать своей тяжелой, смешно остриженной головой, Янчи разбирал смех, он даже запинаться перестал. Он раз пять-шесть перечитал после обеда спрятанный в кармане листок, и теперь, когда прошла робость, грехи один за другим всплывали в памяти, и он поочередно перечислял их. Врал, говорил непристойности, сквернословил. Желал зла ближним. Дразнился…
Тяжелая голова монаха мерно кивала, иногда он направлял сияние своих очков на Янчи, и тогда раздавался вопрос:
— Ты сделал это умышленно? Чтобы навредить? Ты хотел обидеть того, о ком говоришь? Ты совершил это во гневе или обдумал все заранее?
Янчи откровенно отвечал на все вопросы. Наконец он выдохнул:
— И еще, ваше преподобие, я украл.
— Что?
— Каштаны.
— Значит, садовые каштаны, да? Сколько?
— Одну шапку, — сказал Янчи и просунул свою круглую, как у знаменитого князя Бочкаи, шапку в щель. Монах взял ее в руки, повертел.
— Больше полкило сюда не влезет, — проговорил он. — Филлеров на семьдесят — восемьдесят. Знаешь ли ты, сын мой, что смертный грех начинается с одного пенге?
Янчи так и застыл на коленях. Откуда этот старый кармелит знает, сколько стоят каштаны? Ведь монахи не ходят по рынкам. А он все равно знает!
— Ты согрешил, сын мой, но это простительный грех. Смотри не поступай так, когда вырастешь, потому что и шапка твоя к тому времени станет больше. А ведь вор до тех пор не уберется восвояси, пока не наполнит свой мешок.
«А что, если сказать, что я эти каштаны не сорвал, а подобрал в траве под деревом? Попросту нашел». Но Янчи решил не искушать доброго монаха подобным вопросом и промолчал. Тогда как найденные каштаны…
— Других грехов у тебя нет, сын мой?
Янчи готов был ответить, что нет, в его ушах уже звучали слова священника, отпускающего ему грехи, и он представлял, как во искупление их будет сорок или пятьдесят раз читать «Отче наш». Но что-то заставило его произнести, совершенно неожиданно:
— Еще я целовался, ваше преподобие.
— Как так? Сколько тебе лет?
— Двенадцать.
— С кем целовался? С девочкой?
— С девочкой.
— А ей сколько лет?
Всем известно, сколько лет Катице Шабьян.
— Одиннадцать, — сказал Янчи.
— Берегись, сын мой, так легко можно впасть в грех сладострастия. Словом… Вы только целовались?
— Да.
— Будь чистосердечен, сын мой.
— Только целовались, ваше преподобие, — подтвердил Янчи и изо всех сил постарался представить лицо Катицы. — Только целовались.
— Это тоже не дозволяется. Ты поступил бы так снова?
— Да, — вымолвил Янчи едва шевелящимися губами.
Они встретились с полнолицым священником взглядами. Через изящно выделанную решетку монах оторопело изучал мальчика своими голубыми глазами, даже золотистое сияние очков поблекло.
— Ах, сын мой, сын мой.
Потом взгляд старого священника стал прежним.
— Ты совершил большой грех, дитя мое. Подожди лет десять. Если ты не разлюбишь эту девочку, возьми ее в жены и тогда можешь целоваться, господь только порадуется на вас.
Срок в десять лет показался Янчи недостижимым, но он все-таки кивнул:
— Хорошо, ваше преподобие.
— Прочитай перед причастием тридцать… да, тридцать раз «Отче наш» и «Богородице, дево, радуйся», а потом каждый вечер по десять раз то и другое. Постоянное общение с богом отвратит тебя от дурного. Душа у тебя чистая.
Он медленно перекрестил коленопреклоненного мальчика и начал бормотать отпущение грехов. Янчи, пошатываясь, вышел из исповедальни, он чуть не плакал.
«Душа у тебя чистая!»
Ах, если бы еще разок встретиться с этим старым монахом! Поговорить с ним!
Однако выйдя на улицу, в быстро сгущающиеся осенние сумерки, Янчи отрезвел. Он только теперь почувствовал, что деревянный кольт все это время давил ему на ребро. Подтолкнул его под курткой вперед. То ли выбросить по дороге, то ли нянькаться с ним и дальше? На тропинке, ведущей к деревне, у него будет время решить, возвращаться ему домой как Янчи Чанаки или войти во двор как Джек из Аризоны. Как Джек из Аризоны, который сразу после полудня уехал с ранчо в город, где с ним ничего не произошло, с ним, по-девичьи стройным, но мускулистым незнакомцем.
