Джаваховское гнездо - [3]

И, повысив его до крика, бросает в темноту:

— Валентин! Ты здесь?

— Здесь, «друг», и со мною Павле!

— Подъезжайте ближе, сюда!

Из-за купы густо сросшихся чинар медленно выкатывается просторная коляска. За нею крошечный кабриолет.

Фонари, очевидно, потухли из-за ветра. Но нашелся потайной фонарик.

При свете этого фонаря больную осторожно укладывают на сиденье коляски. Незнакомка, бережно обняв ее, помещается подле.

— Садитесь! — говорит она Дане, стоящей у подножки экипажа.

— Но я не могу ехать с вами. Мне необходимо сейчас же туда, на концерт, — говорит она рвущимся от волнения голосом и, передохнув, продолжает: — у мамы обычный сердечный припадок. Это не в первый раз. Это пройдет. Ради Бога, не можете ли вы взять ее к себе на время, пока я не выполню своей обязанности. Потом я заеду за ней. Мы приезжие и остановились в духане на той стороне. Но туда немыслимо попасть теперь. Ночью я перевезу ее в гостиницу. Но пока вы оставите ее у себя, не правда ли?

Ручной фонарик мелькает на мгновенье перед бледным личиком и синими глазами.

— Боже мой! Да вы совсем ребенок! — восклицает гортанный голос, — как же отпустить вас одну так поздно?

Минута молчания, потом гортанный голос раздается опять:

— Будьте покойны, дитя. Я позабочусь о вашей матери. Поезжайте, если вам надо. Аршак проводит вас в кабриолете и привезет обратно ко мне, то есть к вашей матери. Я позабочусь о ней.

— Спасибо! Спасибо! Я не знаю, как благодарить вас! Я даже не могу различить в темноте вашего лица. А между тем вы спасли жизнь маме и мне! Кто вы? Дайте мне хоть взглянуть на вас! Как ваше имя?

— Я — друг! — звучит ласковый ответ. — Вы увидите меня скоро. Кончайте ваши дела. Аршак доставит вас ко мне. Жаль только, что вы так спешите. Вам бы надо переодеться, переменить обувь.

— Нет, нет! Я высохну по дороге. Я и так опоздала. Только не оставьте маму. Ради Бога, позаботьтесь о ней!

— Будьте покойны, дитя.

— Благодарю.

Даня крепко сжимает протянутую руку, потом быстро вскакивает на подножку, целует похолодевшее лицо матери и садится в кабриолет подле Аршака, осторожно уложив на переднем сиденье захваченный с собою молчаливый странный предмет.

— Можно ехать. Только поскорее! Прошу вас, поскорее.

— Да, да! Княжна-джаным приказала, значит можно! — отвечает Аршак и трогает вожжами лошадь.

— С Богом! Возвращайтесь скорее! Будем вас ждать! — раздается вдогонку гортанный голос.

Какой милый этот еще так мало знакомый, но уже бесконечно близкий голос неизвестной спасительницы.

— Кто она — ваша княжна? — обращается Даня к своему соседу, когда они отъехали немного от коляски и людей.

— Как?! Ты не знаешь, госпожа?! — восклицает тот с удивлением.

— Святая Нина, просветительница Грузии! Неужели вы не слышали ничего о «друге» и «княжне»? — прибавляет он.

Даня, нетерпеливая от природы, начинает волноваться:

— Скажите же, кто она! Кто спас меня и мою мать от смерти?

— Кто? — голос ее соседа вздрагивает от затаенной гордости, когда он говорит: — Кто она? Она солнце и счастье Джаваховского гнезда! Она роза Гори и орлица Дагестанских гор! Она улыбка ангела и благоуханная азалия долины! Она — названная княжна Джаваха, Нина Бек-Израил.

* * *

Девять часов вечера. Концерт, устроенный в зале учительской семинарии в Гори, в самом разгаре.

Уже проиграл на скрипке чахоточный артист из Тифлиса, и вся розовая от смущения исполнительница цыганских песен успела пропеть несколько веселых вещиц и столько же грустных, а высокий, бритый, плотный человек уже передал «на бис» комичный рассказец о поросенке. Наступало время исполнения одного из самых интересных нумеров концерта: юная, очень талантливая артистка из Петербурга должна была выступить на эстраде собрания и исполнить несколько «нумеров» на арфе.

В афишах не было указано, какие пьесы она исполнит, потому что молодая артистка была импровизаторшей на арфе: она сама сочиняла все те пьесы, которые исполняла в концертах и сочиняла их тут же, во время игры, «импровизировала» их. Это еще более усилило интерес к артистке, не учившейся, как говорили, ни в одной школе, и между тем успевшей приобрести уже громкую известность. Арфистка была в полном смысле талант-самородок, взлелеянный на свободе.

Послушать юную петербургскую гостью собралась самая разнообразная, самая пестрая публика, какая только бывает в Гори. Тут были и армяне, и грузины, и русские; были горцы в своих живописных костюмах, были мужчины и женщины, старики и юноши, пожилые дамы и молоденькие барышни, словом, настоящая толпа закавказского гнездышка, притом шумная, нетерпеливая.

— Где же эта артистка? Разве ее нет в зале? — спрашивали слушатели друг друга.

Грузинский, армянский и русский говор слился воедино.

— Что же, однако! Неужели еще не явилась? Но артистки не было. Она, очевидно, опоздала.

— Возможно, что и совсем не приедет, — говорит какой-то полный армянин.

— Да и немудрено, — замечает другой. — В такую погоду переправляться через Куру рискованно.

— Не только рискованно, а просто опасно! — вскрикивает первый.

— Очень жаль, если концерт окончится без нее. Только ради нее я билет взял, — говорит кто-то, вмешиваясь в разговор.