Дзержинский - [3]

После Дзержинского взял слово один из «нигилистов». Так окрестил Феликс неряшливо одетых, длинноволосых студентов.

Не без ехидства начал он с того, что, мол, господин Дзержинский представляет здесь город, не входящий в Королевство Польское. Сам Дзержинский поляк, но на нем, очевидно, сказывается влияние русских, белорусов, литовцев и евреев, которых много в Вильно.

Смех, вызванный очередным язвительным выпадом оратора, взорвал Дзержинского.

— Неужели у вас за душой нет более серьезных мыслей?! — крикнул он с места.

Но тут вмешался председатель. Резким звонком он призвал Дзержинского к порядку и ледяным тоном напомнил, что господину Дзержинскому, который только что требовал спокойствия от аудитории, не подобает самому нарушать порядок.

«Уйти, что ли?» — устало подумал Феликс. Но тут неожиданно пришла поддержка.

К столу президиума вышел ученик 8-го класса Келецкой гимназии Бронислав Кошутский.

— Я поляк из Королевства Польского, — заявил он, — но я полностью согласен с Дзержинским. Национальная обособленность и национальная вражда ни к чему хорошему польский народ не приводили и не приведут. Только в лице русских, украинских, белорусских рабочих и пролетариев других народностей, населяющих Россию, польские рабочие и все трудящиеся поляки найдут своих надежных союзников…

Кроме Кошутского, Дзержинского поддержали еще только двое. И немудрено. Большинство делегатов были детьми дворян, фабрикантов, торговцев или тесно связанных с ними интеллигентов. Немногие из них были способны понять и принять идеологию пролетариата.

После закрытия заседания к Кошутскому подошел председатель общества «Братская помощь» Варшавского университета.

— Ваш Дзержинский — чистое золото, — сказал он.

Кошутский передал этот разговор Феликсу.

— Так уж и золото, — попытался все обратить в шутку сильно смутившийся Феликс. Но в душе обрадовался. Значит, все-таки не зря выступал. Отзыв старшего по возрасту товарища, стоявшего во главе крупной университетской организации, был для него важнее оскорбительных выпадов маменькиных сынков, какими являлись, по убеждению Дзержинского, большинство делегатов.

3

В январе умерла Елена Игнатьевна. Так начался новый год.

Возвратившись с похорон, Феликс заперся в своей комнате, упал ничком на кровать и долго лежал так, не раздеваясь и не зажигая огня. Он чувствовал страшную усталость во всем теле и внутреннюю опустошенность.

Феликс думал о матери. Не о той, что лежала в гробу, холодная и незнакомая, а о живой, энергичной и веселой, задумчивой и грустной, иногда сердитой…

Почему, только став взрослыми, мы начинаем понимать, сколько хлопот, волнений и огорчений причиняли в детстве самому дорогому человеку — своей матери? Как плохо, что осознаем это так поздно.

Трудно было маме. Отец умер, когда ей было 32 года. На руках осталось восемь детей. Старшей, Альдоне, — двенадцать, младшему, Владиславу, — немногим более года. Хозяйничать в крохотном имении Дзержинове некому, пришлось сдать землю в аренду за 42 рубля в год. Эти 42 рубля да скудная вдовья пенсия — вот и весь доход. Спасибо родственникам — помогали. В детстве ему казалось естественным, что кто-то из братьев и сестер постоянно гостит у бабушки или у других родственников, но теперь-то он знает, что «в гости» мама собирала их от нужды. Вот и сейчас он живет у тети на хлебах. Тетя Зося ни разу ни словом, ни взглядом не упрекнула его, но недавно ему довелось случайно услышать, как одна ее гостья говорила: «Эдмунду не следовало заводить такую семью, если он не мог ее прокормить». Неужели и до мамы доходили эти ужасные пересуды?

И снова возник образ матери, рассказывающей уже повзрослевшим детям историю своего замужества.

«Вашего отца привел в наш дом старый сапожник, шивший обувь для нашей семьи. Эдмунд случайно повстречался с ним на улице, когда после окончания Петербургского университета приехал в Вильно искать работу. Вакансий в Виленских гимназиях не оказалось, и Эдмунд не знал, что же делать дальше.

«Я вижу, студент ищет работу, а что он умеет делать?» Эдмунд рассказал, кто он, и поведал о своих трудных обстоятельствах. «Я могу вас проводить до профессора Янушевского, он как раз ищет учителя математики для своей дочери, но сначала пану учителю надо привести себя в порядок», — сказал старик, критически оглядывая дыру и отставшую подметку на левом ботинке «пана учителя». Эдмунд признался со стыдом, что у него нет денег, чтобы заплатить за починку. «Ничего, — ответил добрый гений, — я сам починю, а деньги отдадите, когда будут».

Диплом и скромность Эдмунда понравились вашей бабушке, и со следующего дня он уже начал давать мне уроки. Прошло время, мы полюбили друг друга и поженились».

Работы в Вильно все не было, и профессор Янушевский через свои связи выхлопотал зятю место в Таганрогской гимназии, за тысячу верст от родного дома.

«Вот такой «богач-помещик» был ваш отец», — закончила мама свой рассказ. Феликс видел добрую и немного грустную улыбку, озарявшую тогда ее лицо.

Вспомнились Феликсу и чудесные вечера в Дзержинове, когда под мерный шум вековых сосен вся семья собиралась вокруг матери. Музицировали, декламировали стихи любимых поэтов, а затем Елена Игнатьевна рассказывала детям о польском восстании 1863 года, зверски подавленном царскими войсками, о непомерных налогах и контрибуциях, взимаемых властями с населения.