Дзен в искусстве написания книг - [37]

но — тихо находя и сохраняя,

иди сквозь сон, крадучись, как пантера.

Пока твой разум спит, оружие сложив.

Крадись и подбирай. Когда проснешься,–

в заботы мира снова окунешься.

А собранное в редкие часы

отложишь прочь, на черный день унынья

(но если этот день наступит ныне?)

… иди, крадучись, оставляя след

и метки на проторенной дороге.

Вперед на ощупь и не торопясь:

пусть подмечает твой уставший глаз

не только очевидные дары,

но даже те, что скрыты до поры.

Ты можешь сам не понимать свой путь,–

иди крадучись, острожным будь.

Играет с нами разум в догонялки:

он прячет истины от нас,

как спрятана в горе глубокой жила

золотоносная.

Играй же с ним,

с коварным разумом твоим.

И вот настанет час, когда, играя,

из чащи выйдут звери — как из рая.

И антилопа превратится вдруг

в огромного слона, который рушит

и давит все вокруг.

Так что же лучше — не искать в ночи,

крадучись как пантера, искру правды?

Или найти ее, обжечься и понять,

что надо все равно ее искать?

Я — мой главный труд

Джерарду Мэнли Хопкинсу

Мой главный труд есть я.

Для этого я создан.

Для этого я в мир явился!

Так говорил нам Джерард,

кроткий Джерард Мэнли Хопкинс.

Перст судьбы

велел ему писать стихи и прозу.

Хотя, конечно, Хопкинс мог подвинуть

надменный этот перст и заниматься

другим свободным делом:

в крови у нас таится десять тысяч

возможных вариантов разных судеб.

…когда б у Бога некий судмедэксперт

мог взять обычный отпечаток пальца,

тем отпечатком был бы человек.

Ты только появляешься на свет,

тебя Он тут же метит беспощадно:

касается бровей или ресниц,

пока кричит от боли роженица,

и акушерка лается с врачом

(им в это время, в общем, не до Бога).

И вот ты опечатан, как сосуд,

тебя лелеют, тискают, ласкают,

того гляди — прикосновение сотрут.

Действительно, его всегда стирают.

И ты, взрослея, тщишься вновь найти,

как будто в том была прикосновенье

инструкция о жизненном пути,

маршрут прямого верного движенья.

Но Бог, не так он прост, чтобы написать:

иди туда и сделай то и то-то.

Ты сам едва ли был бы рад

играть марионетку-идиота.

Младенческое трогая лицо,

Господь шептал слова благие:

В тебе течет река отцов,

но берега ее другие.

Я дал тебе неповторимый образ.

Носи его, не подражая прочим.

Судьбы иной не находи:

не путай карты, не сыграв хоть раз.

Но если ты рискнешь и все же

смешаешь несколько колод,

то знай, что в каждой капле крови

все целое твое живет.

И даже если ты сойдешь с пути…

тебе с него до смерти не сойти.

Милый Хопкинс. Нежный Мэнли. Редчайший Джерард. Какое хорошее имя. То, что мы делаем — и есть мы. Благодаря тебе. Для того мы и пришли в этот мир.

Другой я

Другого Я мне сложно описать:

мне надо постоянно с ним сверяться.

Но стоит быстро повернуться

к нему лицом,

как он бежит за дверь.

Я сам давным-давно ее открыл.

И так и не закрыл с тех пор.

Порой он слышит мой призыв

и понимает: нужен, нужен!

Он нужен мне. Я — маска без лица.

Мое лицо принадлежит Другому.

У Бога нет к нему претензий. Потому

он к Богу ближе: вместе сочиняют

они большую оперу. А я –

фасад театра для премьеры.

Но вот я, весь бледнея, замираю,

пока его рука проходит сквозь мою:

сначала сквозь запястие, потом –

сквозь локоть, так — до самых пальцев.

Другой меня наденет как перчатку.

(и так же снимет, если надоем).

Его язык шевелится в моем,

Другой рассказывает мною миру

историю таинственной души

в таинственном ее движенье.

Он легок на подъем: легко берется

писать, потом легко бросает.

Играем в прятки с ним неделю за неделей.

Как тяжело мне брать и притворяться,

что если я Другого не найду,

я выживу без грусти и печали.

Я не умру.

Но я умру, когда Другой меня, играючи, покинет.

Где прячется Другой? В моих костях?

В крови? В трясине нервов? И оттуда

Выходит радужное чудо,

сияющий огромный зверь.

Я принимаю правила игры,

Пусть убегает мой Другой, бесценный,

а я прославлю бедного себя,

присвоив вещи беглеца навеки.

Вот шляпа дерзкого мальчишки, например.

Куда он только мог запрятать шляпу,

пока он был во мне?

Другой жесток, сам по себе всегда.

Он в плоть мою одет, но рвется прочь.

Пускай. Чихну и дам Другому волю.

Чихну от пыли первого Творенья,

Застывшей в Космосе (и у меня в носу).

Кто это написал стихотворенье?

Уже ли я, Рэй Брэдбери?

Что я несу!

Конечно — ОН! Другой, беспечный, хитрый,

веселый малый. Вы его зовите,

а Рэя Брэдбери уж нет как нет.

Троя

Я верил в Трою, а мне говорили: что ты!

Умер слепой Гомер, мир изменился, друг.

Пустые стоят в ночи мифические соты.

Пчелы поэзии древней больше в них не живут.

Но Троя была нужна, как нужен бывает воздух,

земная моя душа хотела ее найти.

Родители предупреждали, что это, увы, непросто,

поскольку в сказки для взрослых нет прямого пути.

Но я упирался долго, я отвечал с насмешкой,

друзья отвернулись сразу от странного чудака.

Я взял проржавевший заступ и больше уже не мешкал,

копать могилу Гомера не устала моя рука.

Мне солнце светило ярко, мне было примерно восемь,

я верил в прекрасный Город, лучший на всей земле.

Но вместо античных пчел ко мне прилетали осы

и жалили больно-больно, как жалят змеи в овсе.

И вот мне казалось, Троя уже все ближе и ближе,

скоро ее увидят тысячи человек.

Но тут я понял, что Трою один я, как нужно, вижу,

а эти тысячи тысяч ее не поймут вовек.

Тогда я копать не бросил, я стал забрасывать яму,