Дюма - [69]

Дюма не поленился сочинить конституцию москито — это «чистый Марк Твен»; твеновской же «черной» интонацией полны страницы, где он описал общение Памфила с африканцами. Он хотел менять водку на слоновую кость, у племени кости нет, но есть пленные. Памфил принял их в залог, запер в сарай и забыл: «Прошло три дня, и одни умерли от ран, другие — от голода, несколько человек — от жары, так что, как видите, капитан Памфил вовремя вспомнил о своем товаре, который уже начинал портиться… Итак, речь шла о том, чтобы умудриться разместить на и без того изрядно нагруженном судне двести тридцать негров. Хорошо еще, что это были люди: будь вместо них другой товар, такое было бы невозможно проделать физически; но человек чудесно устроен: у него гибкие сочленения, его легко поставить на ноги или на голову, устроить на правом или на левом боку, уложить на живот или на спину — и надо быть очень бездарным, чтобы не извлечь выгоду из этого обстоятельства… капитан не скрывал от себя самого, что, после того как он два раза пройдет под тропиком, эбеновое дерево неминуемо должно немного усохнуть, и, к сожалению, даже самым требовательным станет просторнее; но всякая спекуляция сопровождается риском, и негоциант, обладающий некоторой предусмотрительностью, должен всегда предполагать убыль».

Расовая тема была для Дюма довольно болезненной; когда его сыграл актер Жерар Депардье, многие французы возмущались, и, наверное, правильно: важную часть жизни писателя проигнорировали. В 1838 году газета рабовладельческой ориентации «Колониальное обозрение» объявила, что Дюма будет в ней публиковаться, и он написал Сирилу Бисетту, аболиционисту с Мартиники, прося опровергнуть ложь на страницах либерального «Обозрения колоний»: он ничего рабовладельческой газете не обещал и не даст: «Все мои симпатии естественным образом и по национальному признаку принадлежат противникам тех принципов, которые защищают господа из „Колониального обозрения“, и я хотел бы, чтобы это знали не только во Франции, но везде, где есть у меня братья по расе». Шарль Гривель, автор книги «Александр Дюма, человек со ста головами» (2008), пишет, что Дюма из-за цвета кожи ощущал себя аутсайдером и что в нем было очень много «негритянского», в частности любовь к охоте — это притянуто за уши, точно белые не охотятся, но насчет аутсайдерства верно: вспомним печальное: «Он [де Виньи] джентльмен, а я мулат…»

Белые французы его, на три четверти (или семь восьмых) белого, звали «негром», порока в этом нет, но смеяться можно. Леконт описание Дюма в своем пасквиле начал словами: «…темно-коричневое лицо и вьющиеся волосы сразу выдают негра» (как будто он скрыть пытался); «физиономия его напоминает африканскую маску…» Другой пасквилянт, Эжен Мирекур: «Происхождение его читается во всем его облике, но еще более проявляется в характере. Соскребите с г-на Дюма поверхностный слой, и вы обнаружите негра… Маркиз играет роль на публике, негр выдает себя вблизи». (Бальзак комментировал: «Глупо, но верно».) Мадемуазель Марс, как рассказывал театровед Шарль Морис, требовала, чтобы после ухода Дюма в комнате открывали окна — «от него мерзко пахнет негром». Сент-Бёв, Дюма в общем-то любивший, писал: «Его талант — почти физической природы; его разум находится в теле не человека, а почти животного». Вильмесан: «Очень высокий, очень худой в то время, Дюма в целом представлял собой идеальный тип красивого мужчины. Грубоватость черт лица смягчалась сиянием голубых глаз; казалось, две породы борются в этом существе, и негр побежден цивилизованным человеком, нетерпеливая пылкость африканской крови умеряется элегантностью европейской цивилизации; одухотворенность облагораживает толстые губы, интеллект смягчает уродство». В наше время молодого Дюма назвали бы «красавчиком мулатом» (с возрастом он, увы, располнел и красота пропала), но тогда сам по себе негроидный тип лица был — «уродство», копна черных кудрей считалась хуже лысины. Бедный, он сам о себе писал: «Мне никогда не удавалось хорошо выглядеть из-за моего темного цвета лица и потому что вьющиеся волосы сформировали смешной ореол вокруг моей головы». Свой импульсивный характер он объяснял «тропической родословной» — точно никогда не видел импульсивных белых. Он не обижался, когда «негром» шпыняли друзья, любил приводить фразу Нодье: «Вы все, негры, одинаковы, любите бусы и побрякушки», карикатуристы Шам и Надар рисовали его черным как уголь — он дружил с ними. Но бывали и очень жестокие выпады. Вообще для столь незлобивого, как он, человека у него было многовато врагов. Почему? Он раздражал. Шумный, огромный, любит поговорить о себе — это всегда раздражает, да еще и негр…

12 февраля король распустил очередной парламент. Зря искал добра от добра — на выборах 2 марта и 6 июля оппозиция получила перевес: у нее 240 депутатов, у орлеанистов — 200. Тогда король разогнал правительство и вместо Моле назначил Сульта; Бланки и Барбес 12 мая попытались «вывести людей», вывели 300 человек, атаковали Дворец правосудия, 200 погибших, Бланки бежал (его считали провокатором, и с тех пор они с Барбесом стали врагами), Барбеса приговорили к казни, Гюго и Жорж Санд умолили Фердинанда Орлеанского вступиться, Гюго даже в стихах короля просил, и казнь заменили на пожизненное заключение. Дюма в мемуарах упоминал о заступничестве Гюго как о «достойном поступке», но сам не вмешался. Люди, подобные Барбесу, его бесили: за неудавшимся «восстанием» — новые репрессии против печати. Он давно решил: мы пойдем другим путем. Депутатство. Скоро уже пора. У него был хороший период: деньги пошли, критики хвалили. Для закрепления статуса недоставало академического кресла.