Дюма - [189]
В 1790 году Брессон приезжает в Париж, встречает в политических клубах Марата и Робеспьера; первый, «жаба», Дюма уже наскучил, он сосредоточился на втором: «Его узкая, притворно-добродетельная и брезгливая физиономия; его глаза с дикими зрачками — из них между конвульсивно мигающими веками струились желчные лучи, казалось, жалящие вас; его длинный, бледный, строгий рот с тонкими губами; его голос, в то время хриплый на низких нотах, резкий — на высоких, чем-то напоминающий визг гиены и шакала… это был Робеспьер — воплощенная революция с ее непреклонной честностью, наивной жаждой крови и жестокой, чистой совестью». Но так говорит простодушный Брессон, а Дюма вновь доказывает, что Робеспьер был не революционером, а предприимчивым властолюбцем: «Даже в 1791 году он все еще не осмеливался объявить себя республиканцем… он утверждал… что „республика“ и „монархия“ представляют собой лишенные смысла слова, что свободным можно быть при короле, а рабом — при президенте или протекторе; он привел имена Суллы и Кромвеля, однако забыл или не посмел упомянуть Вашингтона». О «добрых королях»: вот Людовик добр, но «читатели согласятся, что для гражданина очень ненадежная гарантия, если каприз отрубить ему голову придет такому доброму королю. В начале своего правления Калигула и Нерон тоже были такими добрыми…». Раньше о предательстве Людовика Дюма писал как о версии, теперь — как о факте. И все же нашел слова в его защиту: с точки зрения монархии семья короля — не его подданные, а его заграничные родственники, к которым он имел право обращаться за помощью.
Весной Дюма занимался делами Мари, свидетельствовал в суде, что она не вела общего хозяйства с мужем и посему может жить самостоятельно, иск был отклонен, подали апелляцию — кажется, вся жизнь семьи Дюма проходила в судах. Мари попробовала писать, отец пришел в восторг, называл гением. С сыном они, напротив, отдалились друг от друга. Александр-младший — Жорж Санд, 8 марта 1862 года: «Я нашел его более шумным, чем прежде. Дай ему Бог еще долго оставаться таким, но сомневаюсь, что это возможно… Пытаться руководить им, в особенности теперь, бесполезно. Это то, что происходит с человеком, которому всегда везло и который упал с пятого этажа; либо он останется невредим, либо убьется на месте. Если бы можно было поставить этот локомотив в момент его отправления на рельсы и заставить пересечь жизнь по прямой линии, один Бог знает, сколько бы он потянул за собою великих и полезных для человечества идей… Посмотрим, что будет, а пока я очень хотел бы иметь не столь шумного отца, у которого было бы больше времени для меня… и для самого себя». (Григорович: «Несмотря на свои шестьдесят лет, он не может успокоиться; он вечно чего-то ищет, чего-то ждет, остановится на каком-нибудь несбыточном, фантастическом проекте, говорит о нем и радуется ему, как ребенок, и вдруг, совершенно неожиданно, перестает о нем думать и даже сердится, когда ему об этом напоминают…»)
В мае Мари получила право жить отдельно от мужа, покинула монастырь, сняла квартиру; ее отец сразу уехал в Неаполь: дали денег на «Независимую». Помогла Летиция де Солмс, племянница императора: ее любовником был итальянский политик Урбано Ратацци, обожавший книги Дюма и теперь ставший премьер-министром. «Независимая» опять бранила Кавура и призывала вернуть Гарибальди. А тот в июне явился в Палермо и призвал своих сторонников идти на Рим, собрал три тысячи человек, высадился на материк, войска Виктора Эммануила его разбили. Он вернулся на Капреру, потом уехал в Англию; он был ранен, и «Независимая» была единственной газетой, ежедневно сообщавшей новости о его здоровье. Она также снова взялась за каморру: Дюма бывал в городской тюрьме, писал о беспределе, какой там творят мафиози, копии статей на французском языке отсылал в только что основанную в Париже Полидором Мийо «Газетку». Ему вновь угрожали, слуги были ненадежны, он описал это в статье «История ящерицы»; его новый секретарь Адольф Гужон это подтверждал. Опять уезжать? Но в октябре 1862 года полиция, уставшая от каморры, на нее «наехала», Де Крешенцо и еще 300 мафиози посадили. Дюма начал писать по наброскам, сделанным Шервилем, роман «Парижане и провинциалы» — историю дружбы двух непохожих людей, не придумал, куда ее повернуть, вставлял рассказы о том, что ему интересно: заговоры карбонариев, Уругвай; бросил. Сообщал Полю Даллозу, владельцу газеты «Всемирный вестник», что будет писать «огромный роман» о Генрихе IV, но даже не начал, пришлось мчаться в Париж — «Монте-Кристо» совсем зачах без хозяина. Спасти не удалось, 10 октября вышел последний номер. «Волонтер 92 года» оборвался на том, как Брессон после бегства и поимки короля стал свидетелем резни на Марсовом поле, оборвался прямо посреди диалога героя с Сен-Жюстом: пусть читатели помучаются. Возможно, Дюма при всей своей нелюбви писать «в стол» все же завершил бы роман, но как раз в октябре 1862 года он увлекся другим делом.
