Дюк де Ришелье - [16]

Десятого декабря на рассвете русские начали обстреливать крепость с кораблей, с острова и с четырех батарей по берегам Дуная; турецкие пушки им отвечали. Страшная канонада продолжалась до полудня, потом огонь ослабел и к ночи совсем утих. В ночь на 11-е был назначен штурм — за два часа до рассвета, по сигнальной ракете. (Чтобы враг ни о чем не догадался, ракеты в этот час пускали до того несколько ночей подряд.) Войска выстроили в девять колонн, а флотилия заняла отведенные ей места на Дунае. Небо затянуло облаками, над водой стоял густой туман, скрывая продвижение солдат. В час ночи колонна бригадного генерала Маркова (пять батальонов пехоты — три тысячи штыков), в которой был Фронсак, начала переправу на левый берег Дуная; тысяча запорожцев должны были составлять авангард, однако они не высадились. Одновременно 200 солдат Апшеронского полка и две тысячи гренадеров Фанагорийского полка были направлены на захват бастиона по левую руку. С правого берега реки и с плавучих батарей палили пушки, и вспышки выстрелов отражались в воде, производя феерическое впечатление в ночи. Однако турки, предупрежденные об атаке русским перебежчиком (впоследствии его обнаружили в подземелье и прикончили сослуживцы), при приближении колонн открыли картечную и ружейную пальбу по всему валу. «Крепость, — вспоминал Ланжерон, — казалась настоящим вулканом, извергающим дьявольское пламя». Несшийся отовсюду крик «Аллах акбар!» еще усиливал ощущение апокалиптичности происходящего.

Причалить можно было только в одном узком месте, свободном от затопленных турецких галер. Чтобы придать себе бодрости под шквальным огнем, Арман де Фронсак и Шарль де Линь, готовясь к атаке, громко крикнули: «За Терезу!» — и тем самым каждый выдал свою сердечную тайну. Де Линь, стоявший на носу шлюпки, чтобы первым спрыгнуть на берег, был ранен пулей в левое колено и опрокинулся навзничь; Фронсак и оказавшийся рядом сержант его подняли, и все вместе побежали под градом пуль к бастиону, находившемуся в двадцати шагах.

Высадив на берег 40 егерей, шлюпка ушла за остальными, но турки в темноте этого не заметили и заперлись в бастионе, «иначе мы бы все погибли». Когда все батальоны переправились, они выстроились в колонну и двинулись вперед в порядке, которого трудно было ожидать в таких условиях. Из двухсот солдат Апшеронского полка 180 погибли. Берег был усеян мертвыми телами. Половина офицеров Маркова были убиты или ранены; пуля пробила шляпу Фронсака, срезала с его головы клок волос и оцарапала кожу, другая прошила полу кафтана. Генерал Марков, увидев, что де Линь не может передвигаться без посторонней помощи, велел ему вернуться на шлюпку для перевязки. В этот момент ему самому размозжило ногу картечью; Ланжерон погрузил обоих в единственную лодку, остававшуюся у берега, и вернулся во главу колонны — сражаться рядом с людьми, языка которых он не понимал. Де Линь плакал от досады и боли.

Фанагорийцам приходилось туго; они позвали на помощь, и совместными усилиями батарея турок была захвачена; русские устремились вперед по узким улочкам, где соблюдать боевой порядок было уже невозможно. В это время вторая колонна генерала Ласси, сражавшаяся на крепостном валу, несла большие потери. Пока Ланжерон, собравший, как мог, нескольких солдат, снизу лез к нему на помощь, по самому валу подоспел Фронсак с егерями; Ласси заговорил с ним по-русски, тот ответил по-немецки, и всё время сражения на валу, продолжавшегося три часа, они переговаривались на этом языке. (Ирландец Ласси принял Фронсака за ливонца, а потому не мог после его разыскать, чтобы поблагодарить; он встретил герцога случайно два дня спустя, узнал, кто он, и ходатайствовал перед Суворовым о его награждении.)

В 1822 году Джордж Байрон опишет этот эпизод в восьмой песни своей поэмы «Дон Жуан» (Ланжерон выведен в ней под именем Джонсона, а Фронсак — под именем Дон Жуана):

На разных языках сквозь шум и чад

Трудненько сговориться, думать надо,

Когда визжит картечь, дома горят

И стоны заглушают канонаду,

Когда в ушах бушуют, как набат,

Все звуки, характерные для ада, —

И крик, и вой, и брань; под этот хор

Почти что невозможен разговор[8].

Измаил защищали турки и татары, собранные из Хотина, Бендер, Аккермана и Килии — крепостей, уже взятых русскими; за повторную сдачу в плен султан грозил им смертью, поэтому они сражались с бесстрашием приговоренных. Русские перед боем исповедались и надели чистые рубашки. Они лезли по девятиаршинным лестницам из наполненного холодной водой рва на вал, а сверху на них летели камни и бревна. Вода во рву доставала до пояса, казакам было трудно взбираться по лестницам в намокших длинных кафтанах; турецкие ятаганы с легкостью перерубали их пики. Офицеры первыми врывались во вражеские бастионы — и первыми же погибали, если чудом не оказывались спасены. Турки стреляли по русским из-за укрытий, те пытались отвечать, и генерал Ласси умолял их не тратить на это время, а бежать вперед и пускать в ход штыки. Первые добежавшие оказались изрублены, что вызвало замешательство и небольшое отступление. «То наши гонят, то турки наших рубят», — вспоминал Сергей Иванович Мосолов, командовавший батальоном егерей и раненный в голову в этом бою. К восьми утра были заняты крепостные укрепления, и бой закипел на улицах и площадях. Патроны заканчивались, люди начинали уставать, однако ярость русских возрастала по мере встречи с препятствиями.