Дышим и выздоравливаем. 33 лучших упражнения - [20]

– Мишель, не могу понять, – не выдержал я, – чем вас не устраивает этот маршрут?

– Действительно, почему вы все время пытаетесь подыскать для нас что-то более сложное, чем очевидное и просто? – поддержал меня Петрович.

– Коллеги, – спокойно отвечал Мессинг, даже не стремясь выдержать паузу, – я отнюдь не склонен подвергать критике тот путь, который не только вам, но и мне видится оптимальным. Вот только оптимальность его не может и не должна редуцировать хотя бы гипотетические возможности путей иного свойства, нежели предложенный. Тривиальность, я бы даже сказал банальность этого пути, меня, коллеги, и смущает. Словно кто-то наталкивает нас только на этот путь. Мы согласимся, а мышеловка и захлопнется.

– Мишель, – удивился я, – не преувеличиваете ли вы? Не кажется ли вам, что бояться тривиальности в данном случае непродуктивно?

– Прекрасно, Рушель, понимаю вас, однако поделать с собой ничего не могу Так уж я устроен: пока не прокручу все возможные альтернативы, не соглашусь.

Признаться, эта черта характера моего друга была мне не только известна, но глубоко мне импонировала. В тех случаях, когда я готов был броситься в первую попавшуюся открытую дверь, Мессинг не спеша проверял все прочие двери, имеющиеся в наличии. Вот и сейчас он занимался «проверкой дверей», сознательно обходя ту, что призывно распахнулась перед нами. Я решил промолчать и стал наблюдать, как Настя и Леонид гуляют по прекрасной поляне. Петрович, не хуже меня знавший Мессинга, тоже присоединился ко мне. Вскоре к нам на свежую от утренней росы траву присел и Мишель. Несколько виновато он произнес:

– Простите, коллеги, что заставил вас ждать… Однако долг проверить все иные пути-дорожки был для меня превыше стремления успеть в ближайший монастырь к обеду.

– И теперь вашими стараниями, – скептически проворчал Петрович, – нам придется оставаться голодными в лучшем случае до ужина.

– А в худшем? – с опаской спросил подошедший Леонид.

– А в худшем, – голос Петровича окреп, – нам в этой жизни и вовсе не суждено будет когда-либо отведать пищи материальной.

Леонид на этих словах с опаской посмотрел на нас. Мы, сколько могли, сохраняли серьезность, первой не выдержала Настя. Как только девушка засмеялась, то и Петрович, и Мишель, и я уже не могли удержаться от хохота.

Дорога к монастырю

В таком жизнерадостном настроении, подхватив рюкзаки, мы выдвинулись в сторону близлежащего буддистского монастыря. Мессинг, чтобы хоть немного реабилитироваться перед нами за свои долгие размышления по части дорог, которые мы выбираем, прочел нам вслух замечательное стихотворение своего любимого русского поэта XIX века Василия Дмитриевича Лебелянского о трудной дороге вверх. Прежде чем прочесть его, Мишель рассказал нам следующее:

– Вы, коллеги, конечно, знаете, что в поэтическом наследии Василия Дмитриевича Лебелянского довольно много стихотворений, оказывающих специфическое воздействие на человека и даже на мир. Лебелянский создавал эти стихотворения, чтобы сделать свою весьма трудную жизнь хотя бы чуточку легче. Поэт с самой юности страдал целым букетом фобий, в числе которых была и очень своеобразная – боязнь дальних дорог. Стихотворение, которое я сейчас прочту вам, как раз и написано на тот случай, чтобы всякий его прочитавший или прослушавший легче перенес путешествие.

И Мессинг прочел:

«Нелегко разрываться на старые искры в причудах чужого минувшего.

Проще видеть за этим закатом какие-то новые в памяти странности.

Упиваться волнением, стирая в сознании надежду на самое лучшее.

Сохранять тишину в этой все повидавшей умеренной данности

Всех времен. Пораженье укрылось за склоном холма. Одинокие

Предлагались решенья, которым давалось довольное прошлое.

Оставались шаги по стеклу в неприличности очень уж легкие.

Сохранялось на сферах тяжелых лишь только серьезно хорошее.

Продолжение жалело себя. И за этими серыми мутными сферами

Что-то радостно пело по нотам. Полночными сонными искрами

Кто-то мир укрощал. И давалось здесь каждому истина верою.

И рождались слова. И на свечи здесь ладаном вяло так брызгали,

Понимая, что много кажется в вечности сладостно прожитым.

Тишина воцарилась над миром. Чужими в эпоху стремленьями

Растворяется то, для чего по дорогам никем никогда здесь нехоженым

В эту ночь уползают следы тишины. И направленным в прошлое веяньем

Растворяется мир в пустоте. По законам великой и славной прозрачности

День минувший собой остается до этого мира от трудного года уставшего.

Сферы века окажутся слишком уж в свете традиции выжженной мрачными.

Перейдут в тишину повседневности вечность сурово кому-то отдавшие».

Часть 3. В чужой монастырь со своими дыхательными практиками не лезь!

Буддийский монастырь

И действительно, как только Мессинг продекламировал это стихотворение, я заметил, что на душе, на сердце стало как-то сразу легче, спокойнее. С годами я научился ценить спокойствие, хотя прекрасно помню, как в молодости не соглашался с Пушкиным, утверждавшим, что главное в жизни – это покой и воля. Точнее сказать, про волю, про свободу я соглашался, а вот про покой никак согласиться не мог. Однако это было в молодости, теперь же я стал понимать гения русской поэзии, для которого именно спокойствие было на первом месте. Думаю, что похожее ощущение от стихов Лебелянского испытали и мои товарищи – мы подхватили рюкзаки и бодро зашагали вверх по горной тропе, наслаждаясь полуденным теплом и пением южных птиц.