Дыхание судьбы - [4]

Ее поведение в похоронном бюро ужаснуло его. С громкими стенаниями она рухнула на груду цветов, покрывавших гроб, и принялась долго и неистово целовать восковое лицо мертвого. Приглушенно звучала органная запись; длинная мрачная цепочка людей из «Объединенных инструментов и литья» ждала своей очереди, чтобы отдать дань уважения усопшему (у Роберта было страшное подозрение, что она устроила это свое представление ради них). И хотя первым его побуждением было сбежать оттуда ко всем чертям, и как можно скорей, он ненадолго задержался у гроба, как только она освободила место, — вглядывался в простое, спокойное лицо Джорджа Прентиса, в каждую его черточку в искупление прежних времен, когда совершенно не обращал на него внимания. Он копался в памяти, стараясь отыскать хоть какие-то остатки искренней благодарности к этому человеку (за подарки на дни рождения? походы в цирк?), хоть слабый отголосок времен, когда тот демонстрировал что-нибудь, кроме чувства недовольства и разочарования своим единственным сыном, но ничего не мог вспомнить. Наконец, отвернувшись от покойника и взяв мать под руку, он с неприязнью посмотрел на ее залитое слезами лицо. Это все ее вина. Она лишила его отца, а отца лишила сына, и теперь слишком поздно.

Но тут им овладело смутное сомнение, не виноват ли и он тоже, и еще больше ее. Было такое чувство, будто он едва ли не сам убил его тем, что все эти годы относился к нему с бесчеловечным равнодушием. Все, чего ему тогда хотелось, — это удрать от этой содрогающейся от рыданий пожилой женщины и вернуться в школу, где он мог бы обдумать ситуацию.

Смерть отца означала и другую, более ощутимую потерю — они остались без денег. В полной мере он осознал это только следующим летом, когда приехал домой незадолго до своего семнадцатилетия и обнаружил, что мать ютится в дешевом номере гостиницы, за который к тому же задолжала. Все свои скульптуры и остатки мебели отдала на хранение на склад, но и там была должна. Месяцами она без малейшего успеха пыталась вновь устроиться художником в журналы мод, после того как двадцать лет не занималась иллюстрацией. Даже ему было ясно, насколько ее рисунки выглядят деревянными, вымученными и непривлекательными, хотя она объясняла все отсутствием нужных связей; он и дня не провел с ней, как успел понять, что она недоедает. Неделями она жила на консервах: супе и сардинах.

— Знаешь что, — сказал он, лишь смутно сознавая, что говорит как призрак Джорджа Прентиса. — Это не очень разумно. Черт, подыщу-ка я себе работу.

И он устроился на склад автомобильных запчастей. Это дало им возможность переехать в меблированные комнаты в районе Пятидесятых Западных улиц, и в их «чудесной дружбе» наступил необыкновенный новый этап.

Вечерами он вваливался в рабочей одежде в дом, чувствуя себя взрослым мужчиной и настоящим пролетарием, как герой какого-нибудь вдохновляющего фильма о борьбе бедняков. «Черт, я начал складским рабочим, — сможет он потом говорить всю оставшуюся жизнь. — Пришлось бросить школу, чтобы помогать матери после смерти отца. Тяжелейшие были времена».

К сожалению, мать отказалась играть свою роль в этом кино. Нельзя отрицать, что он помогал ей, — по правде сказать, иногда она поджидала его возле склада в полдень в день получки, поскольку ей не на что было поесть, — но об этом никто не догадывался. Каждый раз, возвращаясь с работы, он все надеялся, что застанет ее за занятиями, приличествующими смиренной вдове: благодарно жарящей мясо с картошкой для своего усталого сына, а потом, как помоет посуду, сидящей у лампы с рабочей корзинкой на коленях, штопая его носки и, может, поднимая на него глаза, чтобы робко спросить, не собирается ли он жениться на какой-нибудь славной девушке.

Но его надежды никогда не оправдывались. Вечер за вечером приходилось слушать, как она все твердит, что, мол, непременно скоро наладит связи в мире моды, что еще разбогатеет, устроив персональную выставку, если удастся забрать со склада скульптуру, а тем временем еда подгорала на плите.

Однажды она предстала перед ним в элегантном новом платье, на которое потратила больше половины их недельного бюджета, и, когда у него не получилось изобразить восхищение, объяснила, словно умственно отсталому ребенку, что нельзя рассчитывать на успех в мире моды, будучи одетой как в прошлом сезоне.

— О да, у Бобби все прекрасно, — услышал он в другой раз ее разговор с кем-то по телефону. — Поступил на работу на лето. Да нет, что-то нетрудное на каком-то кошмарном складе — тебе-то известно, чем мальчишки занимаются в летние каникулы, — но, кажется, ему там нравится, к тому же, думаю, получить опыт ему не повредит…

Со смешанным чувством он решил не возвращаться в школу, не заканчивать последний класс; но когда подошел сентябрь, она сказала ему, чтобы он не глупил. Он обязан окончить школу, иначе разобьет ей сердце.

— Хорошо, но как же ты?

— Дорогой, я уже все тебе объяснила. Скоро у меня непременно решится с работой в журнале мод; ты знаешь, как я стараюсь. И потом, скоро я смогу забрать скульптуру со склада, а там, кто знает, наши дела могут пойти на лад. Не веришь?