Дьявольский вальс - [158]

— Вам кажется, что вы знаете кого-то, — рыдала она. — Вам кажется, что вы… Вам кажется, что кто-то любит вас, а он… и потом… весь мир разваливается. Все, что, как вы думали, было настоящим, оказывается просто… фальшью. И ничего… Все уничтожено… Я… Я…

Я чувствовал, как ее трясет.

Сделав вдох, она пыталась продолжить:

— Я…

— Что вы хотите сказать, Синди?

— Я… Это… — Она покачала головой. Ее волосы касались моего лица.

— Все нормально, Синди. Расскажите мне.

— Мне нужно было… Дикость какая-то!

— Что именно?

— Тогда… Он был… Это он нашел Чэда. Когда Чэд плакал или был болен, всегда вставала я. Я была его матерью — и это была моя обязанность. Чип никогда не вставал. Но в ту ночь он вдруг проснулся. Я ничего не слышала. Я не могла этого понять. Почему я ничего не слышала? Почему? Я всегда слышала, когда мои малыши плакали. Я всегда вставала и давала ему возможность поспать, но на сей раз он не спал. Мне бы следовало понять! — Она ткнула меня в грудь, прорычала что-то, потерлась головой о мою сорочку, как будто пытаясь стереть свою боль. — Я должна была понять, что что-то не так, когда он пришел за мной и сказал, что Чэд нехорошо выглядит. Нехорошо выглядит! Он был синим! Он был… Я вошла и обнаружила его лежащим там… просто лежащим там без движения. Его цвет… все… было кончено. В этом было что-то не так! Чип никогда не вставал, когда дети плакали. Что-то было не так! Я должна была… Я должна была понять все с самого начала! Я должна была… Я…

— Вы не могли этого сделать, — успокаивал я. — Никто не мог знать.

— Я — мать! Я должна была понять! — Оторвавшись от меня, она с силой ударила ногой по забору. Ударила снова, еще сильнее. Начала колотить по доскам кулаками. — О… О Господи, ox…. — время от времени вскрикивала она и продолжала бить.

Красная пыль осыпала ее с ног до головы.

Наконец она испустила вопль, который пронзил жару. Прижалась к забору, как будто пыталась прорваться сквозь него.

Я стоял, вдыхая запах апельсинов. Продумывая свои слова, свои паузы и молчание.

* * *

К тому времени, когда я вернулся к автомобилю, Робин заполнила картон рисунками и теперь изучала их. Я сел за руль, она сложила рисунки в папку.

— Ты весь взмок, — заметила она, вытирая пот с моего лица. — Все в порядке?

— Пока держусь. Жарко.

Я завел двигатель.

— Никакого прогресса?

— Небольшой. На это потребуется длительное время.

— Но ты доберешься до финиша.

— Спасибо.

Поторчав на перекрестке трех улиц, проехав полквартала, я прижался к бровке, притормозил, наклонился и крепко поцеловал Робин. Она обняла меня обеими руками, и долго-долго мы сидели в объятиях друг друга.

Нас разлучило громкое «кхе-кхе». Мы обернулись и увидели старика, поливающего из шланга свой газон. Он хмурился и что-то бурчал. На нем была соломенная шляпа с широкими полями и продырявленным верхом, шорты и резиновые сандалии. Грудь была голой — соски отвисли, как у женщины, исхудавшей от голода. Руки были жилистыми и загоревшими. Шляпа затеняла припухшее кислое лицо, но не могла скрыть его возмущения.

Робин улыбнулась старику.

Он покачал головой, струя воды образовала дугу и обрызгала тротуар.

Он взмахнул рукой, будто пытаясь прогнать нас.

Робин высунула голову и спросила:

— В чем дело, разве вы не одобряете преданную любовь?

— Проклятая молодежь, — проворчал он, поворачиваясь к нам спиной.

Мы уехали, не поблагодарив его за такой комплимент.