Дьявольский полдник - [11]

Х о з я и н т р а к т и р а. Василий, помои вылей, сходи.

П о л о в о й. Щас.

М у з ы к а н т. Ви сказаль… вам был г-голос. Это ангел говориль? Ангел?

Т е л у ш к и н. Нет, паря. Не ангел. Не умеют они говорить, флюгеры-то. Токмо под ветром скрыпят.

К у п е ц. Тогда кто же? Ворона, что ли?

Т е л у ш к и н. А тебе-то на что знать? Тебе-то?

К у п е ц. Антиресно.

Т е л у ш к и н. Скажите, антиресно ему. (М у з ы к а н т у, доверительно.) То анисьи был голос. Жены моей бывшей.

В а л е н ю к (пьяно стукнув кулаком по столу). И все же — невозможно-с! Не в пронос твоей чести, Петруша, сказать… Есть тут, господа, какой-нибудь скрытый подвох.

Т е л у ш к и н. Ну что опять — невозможно? Какой подвох?

В а л е н ю к. Превозмочь сию высоту без, станем так говорить, архитектурных познаний и строительного искусства… не знаю. Вскарабкаться кое-как, по-мужицки… это еще куда ни шло. Но починка! Инструменты, матерьялы… Чертежи! Как, не зная грамоте, читать, к примеру, трезиниевы чертежи?

Т е л у ш к и н. Грамоте-то мы обучены. Не веришь — слазай сам, я тама на балке расписался.

К у п е ц. Знашь ведь, что не полезет… Это ты, брат, мухлюешь. Нехорошо. Нечестно, брат!

В а л е н ю к. В одиночку не свершить сие! Невозможно! Не верю-с!

Т е л у ш к и н. Ежели каждый день с барабаном вставать, а спущаться в потемках, в глухмень самую… Да эдак шесть недель без роздыха… Можна. (Пристукивает по столу.)

В а л е н ю к. Крест — шесть сажен высотой! Ангел — тяжелый, огромный! Парусный! Под ветром вращается к тому же! Там и не всякая артель справится! Он же все один одолел, как утверждает… Не верю, господа! Как-нибудь на живую нитку приладил, а теперь — герой!

Т е л у ш к и н. Слыхали мы и такое.

В а л е н ю к. Да ведь ты выпивоха, Петр Михайлович! Ну, признайся же, душенька, любишь заложить? И приврать, каналья ты эдакая!

К у п е ц. Точно, любить… (Закусывает.) Вахлак он и есть вахлак. Глуп, понимашь, как пуп.

Т е л у ш к и н. Вона… Ладно, пусть буду я вахлак. А Оленин, Алексей Николаевич? Он кто? Да он каждый день за мною в вызирную трубу наблюдал! Через Неву, с Гагаринской, из окна! Ему-то врать — что за прибыль?

В а л е н ю к (икнув). Оленин? Сей искусный царедворец? Так он, господа, еще и не такое тиснет в листах печатных, дабы государю потрафить. Зная, станем так говорить, моду в высочайших кругах на все русское… особливо после Польши-с… Ладно, тс-с… сие опустим. Вдруг стали все у нас патриоты. Прочие же, всем скопом — клеветники России. Ура, вперед и русский дух. Трижды прав Вяземский — шинельные стихи-с! Огадился вконец пиита наш первый… Искательство и малодушие-с! «Люблю твой строгий, стройный вид»… А Петербург же — воняет-с! Вот и все-с! Столица — смердит-с! Вот вам и весь ваш дух! Да-с! Да что Питер, когда вся Россия такова…

Т е л у ш к и н. Что ж ты вспетушился-то как, ваше благородие… Неловко слушать тебя.

В а л е н ю к. А ты, Петр Михайлович, уж прости — не русский ты мастеровой, а, как есть, одна голая идея-с! Просто пузырь мыльный, государевым прихлебателем надутый! Не обижайся, душа моя, а только мой долг… то есть гражданская консепция… И всеобщие ценности сивилизации…

Т е л у ш к и н. Это я-то пузырь? (Грозно встает.) Это я-то? А ты-то кто таков? Борзопись ты мутная, вот ты кто! Оскорбитель! Явился тут, выспрашиват, что да как…

К у п е ц. Э, э, Петя, осади! (Тянет Петра снизу за рубаху.) Не бузуй!

Т е л у ш к и н (машет рукой, садится). Русские ему не нравятся… Вишь ты, как на мужика насел… Дело, брат! Ладно я, раб Божий. Да ить ты всех нас, работных людей, дегтем мажешь, почем зря. А ведь мы и кормим тебя, и одеваем, домы тебе строим… Да, выпиваем, как без того. Пить — горе, а не пить — вдвое. А ты рази нет?

Ч е л о в е к в ш л я п е (негромко). Бездарность завистлива.

В а л е н ю к (совершенно пьяный). Как? Это кто? Что он такое сказал? Это что еще за шляпа… здесь вякает? Вы это на мой счет… направили-с? Да кто вы такой, милостивый государь, чтобы судить?

Ч е л о в е к в ш л я п е. Имя мое, право, вам ничего скажет. А ежели не расслышали, так повторю, да еще и громче! Сей хулитель, господа, прибыл в столицу нашу из провинции. Да все бы и ничего, у нас тут каждый второй из провинции. Я сам из провинции. Только сего критика жгучие амбиции одолели. Жажда славы умучила, ведь он себя большим сочинителем трактовал. Предстал же столице пустым водевилистом и литературной плесенью. Побед на сем поприще не стяжал. И в отместку принялся в журналах посвистывать — на таланты истинные. И признанные. (Иронично.) С Александром Сергеевичем он… на дружеской ноге.

Т е л у ш к и н. Как лягушке не дуться, до вола ей далёко…

В а л е н ю к. Негодяй! Да я тебе… Это неслыханно! Где здесь полиция? Да он по мне… выстрелит! Это бомбист, господа! Арестуйте его! (Пытается выбраться из-за стола, но ноги его уже не слушаются; плюхается на лавку, бормочет и разводит руками.)

К у п е ц. Будет тебе, Аристарх Осипович! Войди в себя. Что ты, что ты… угомонись. И вы, сударь, не знаю, как вас, всуе бы не вчинялись.

Ч е л о в е к в ш л я п е. Сей господчик, весьма известный в литераторских кругах как порядочный склочник и лжец, смел напустится на мужа честного и порядочного, президента Академии художеств и директора Публичной библиотеки, господина Оленина! Оный муж, за понятным отсутствием, за себя постоять не может, так я сам его выручу.