Дьявол всегда здесь - [40]

На следующее утро пришли трое широкоплечих мужиков в белых халатах и с дубинками, нарядили Прыщееда в смирительную рубашку и утащили в дурдом на другом конце города. Коммуняга после этого прекратил жаловаться на закон, ни разу не ныл о свежих царапинах на лице или волдырях на ногах, просто молча таскал телефонные справочники по лестнице, будто благодарный за то, что ему поручили такую ответственную работу.

Теодор вздохнул, оглядел синий залив, где вода в тот день была гладкой, как стекло.

– Звучит неплохо – кофе на десерт. Может, еще раз к ним попасться, передохнуть.

– Блин, Теодор, не хочу я ночевать в тюрьме. – Одним глазом Рой приглядывал за коляской. Пару дней назад он пролез в дом к каким-то старикам и позаимствовал эту коляску, когда отвалились колеса у прошлой. Задумался, сколько километров толкал Теодора с тех пор, как они покинули Западную Виргинию. Хотя в счете он был не силен, на его взгляд, они прошли уже под миллион километров.

– Я устал, Рой.

Теодор странно себя вел с тех пор, как прошлым летом из-за него они лишились работы в бродячем цирке. В заднюю часть шатра, пока Рой спереди пытался выжать деньги из зрителей, забрел мальчишка со сладкой ватой в картонном рожке – лет пяти-шести. Теодор божился, что мальчик просил помочь ему застегнуть штаны, но даже Рой в это не верил. Уже через минуту Билли Брэдфорд загрузил их в свой «кадиллак» и ссадил в нескольких милях посреди полей. Они даже не успели распрощаться с Блинчиком и Женщиной-Фламинго; с тех пор они пытались прибиться к другим труппам, но среди циркачей слишком быстро разошлись слухи о калеке-педофиле и его приятеле-жукоеде.

– Сходить за твоей гитарой? – спросил Рой.

– Не, – махнул рукой Теодор. – Сегодня не тянет на музыку.

– Тебе плохо?

– Не знаю, – сказал калека. – Просто как будто никаких просветов не видно.

– Хочешь апельсинов, которые нам отсыпал дальнобойщик?

– Ни хрена. Обожрался ими так, что хватит до Судного дня. До сих пор с них понос прошибает.

– Могу подвезти до больницы, – предложил Рой. – Вернусь за тобой через денек-другой.

– Больницы – они хуже тюрем.

– Хочешь, я за тебя помолюсь?

Теодор рассмеялся.

– Ха. Смешно, Рой.

– Может, в этом все дело. Ты утратил веру.

– Только не заводи опять эту шарманку, – сказал Теодор. – Я служил Господу по-всякому. И мои ноги это доказывают.

– Тебе просто надо передохнуть, – заявил Рой. – Найдем до темноты хорошее дерево, чтобы под ним переночевать.

– И все равно славно ведь звучит: кофе на десерт.

– Господи, хочешь чашку кофе – я тебе найду. У нас еще осталась мелочь.

– Жаль, мы больше не в цирке, – вздохнул Теодор. – Золотое было время.

– Ну что ж, если ты так думаешь, не надо было распускать руки с пацаном.

Теодор взял камешек и кинул в воду.

– Наводит на мысли, да?

– Что наводит? – спросил Рой.

– Не знаю, – пожал плечами инвалид. – Просто наводит на мысли, вот и все.

Часть четвертая Зима

25

Было холодное февральское утро 1966 года – пятого года совместной жизни Карла и Сэнди. В квартире стоял дубак, словно в холодильнике, но Карл боялся: если постучится к домохозяйке внизу и попросит подкрутить термостат, то сорвется и придушит эту мымру ее поганой сеткой для волос. Он никогда не убивал в Огайо – не срал там, где кормился. Это правило № 2. Так что миссис Берчвелл, хоть и заслуживала расправы больше других, была неприкасаемой. Сэнди проснулась незадолго до полудня и перешла в гостиную, накинув на узкие плечи одеяло и волоча его край по пыли и грязи на полу. Свернулась дрожащим комочком на диване и ждала, пока Карл подаст чашку кофе и включит телевизор. Следующие несколько часов курила, смотрела свои мыльные оперы и кашляла. В три часа дня Карл крикнул с кухни, что пора на работу. Сэнди стояла за стойкой шесть вечеров в неделю и, хотя должна была сменять Хуаниту в четыре, всегда опаздывала.

Сэнди со стоном встала, затушила сигарету в пепельнице и скинула одеяло с плеч. Выключила телевизор, потом дрожала всю дорогу до ванной. Согнувшись над раковиной, сполоснула лицо. Вытерлась, изучила себя в зеркале, тщетно попыталась стереть желтые пятна с зубов. Накрасила губы красной помадой, подвела глаза, затянула русые волосы в вялый хвост. У нее все ныло и болело. Прошлой ночью, закрыв бар, она позволила работнику бумажной фабрики, который недавно остался без руки из-за моталки, нагнуть ее над бильярдным столом за двадцать баксов. В эти дни, с того проклятого телефонного звонка, брат за ней пристально следил, но двадцать баксов есть двадцать баксов, как ни посмотри. На такие деньги они с Карлом могут проехать полштата или оплатить счет за электричество за месяц. Ее все еще раздражало, как Ли сперва занимался своими темными делишками, а потом вдруг спохватился, что из-за нее лишится голосов. Тот мужик сказал, что отслюнявит еще десятку, если она разрешит сунуть в нее металлический крюк, но Сэнди посоветовала приберечь это для жены.

– Моя жена не шлюха, – сказал мужик.

– Ну да, конечно, – отрезала Сэнди, снимая трусики. – За тебя же она вышла, нет? – Все время, пока он ей присовывал, она сжимала в руке двадцатку. Так жестко ее давно не трахали; старый ублюдок явно собирался отбить каждый бакс. Казалось, его вот-вот хватит инфаркт, так он пыхтел и заглатывал ртом воздух, прижимая холодный крюк к ее правой ляжке. Ближе к концу деньги уже превратились в ладони в комок, промокший от пота. Когда он отодвинулся, Сэнди разгладила их на зеленом сукне и сунула за пазуху свитера. – А кроме того, – сказала она, отпирая дверь, чтобы выпустить его, – эта твоя штуковина чувствует не больше, чем пивная банка. – Иногда после такой ночи она жалела, что больше не работает в утреннюю смену в «Деревянной ложке». Генри, старый повар, – тот хотя бы был с ней нежен. Он стал ее первым сразу после того, как ей исполнилось шестнадцать. Той ночью они долго лежали на полу склада, засыпанном мукой из двадцатикилограммового мешка, который они же и опрокинули. Генри все еще время от времени заезжал в бар поболтать о том о сем и подразнить насчет того, как бы им еще разок вдвоем взбить тесто.