Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков - [61]

и Емелька Пугачев до сего дня живы и скрываются в змеиной пещере на том острове, где живут получеловеки, или сидят заключенные в Жигулевских горах (Афанасьев). Джованни Боккаччо, обновляя по-своему старинные легенды, передает страшную историю Гвидо из рода Анастаджи, самоубийцы по несчастной любви. Осужденный на вечные муки, должен он метаться по земле каждый день, преследуя свою безжалостную красавицу, осужденную, как и он. Верхом на черном коне, с длинною шпагою в руке, сопровождаемый двумя меделянскими псами, бегущими впереди, гонится он за жестокою женщиною, а она, босая и нагая, бежит от него. Стефан Бурбонский[264] говорит, что в его время где-то на Этне можно было видеть души, осужденные вечно строить замок: всю неделю они строили благополучно, но в ночь на воскресенье замок рушился, а в понедельник призраки опять сносились на работу. Впрочем, Стефан считает этих призраков душами не из ада, но только из чистилища.

Много раз видим адский народ, проносящийся в глубокой ночи, как бы процессией, по воздуху или проходивший по лесу подобно войску на походе. Монах Отлоний[265] (в конце XI века) повествует о двух братьях, которые однажды, путешествуя верхами, увидели внезапно огромную толпу, мчавшуюся по воздуху невысоко над землею. Перепуганные братья, осенив себя крестным знамением, спросили у странных путников, кто они такие. Один из них, который, судя по коню и доспехам, был знатный рыцарь, открылся им, сказав: «Я ваш отец. И знайте, что если вы не возвратите монастырю известное вам поле, неправильно мною у него отнятое, то я буду безвозвратно осужден и та же участь постигнет всех моих потомков, которые будут держать неправдою похищенное». Дети исправили его вину и таким образом освободили его из ада.

Еще более удивительную и страшную историю рассказывает другой монах-летописец Ордерик Виталь[266]. В 1091 году священник в Бонневале по имени Гуалькельм (Гульельмо, Вильгельм) возвращался однажды ночью от больного прихожанина, жившего довольно далеко от его дома. В то время как он брел пустынными полями под высоко в небе стоявшей луной, слух его был поражен великим и грозным шумом как бы от движения огромного войска. Охваченный ужасом, священник хотел спрятаться в первые встречные кусты, но ему загородил путь какой-то гигант, вооруженный палицею, и, не принося ему никакого вреда, запретил двигаться с места. Священник стоял как пригвожденный и видел пред собою странное и ужасное шествие. Сперва потянулась бесчисленная толпа пешеходов: они вели за собою огромное количество скота и тащили всякого рода скарб. Все они громко стонали и торопили друг друга. Затем проследовал отряд могильщиков: они пронесли пятьдесят гробов, и на каждом гробе сидел безобразный карлик с огромною головою, величиной с бочонок. Два эфиопа чернее сажи протащили на плечах бревно, к которому крепко привязан был злодей, оглашавший воздух ужасными воплями. Черт чудовищного вида сидел на нем верхом и колол ему бока и спину раскаленными шпорами. Затем скакала бесконечная кавалькада прелюбодеек: ветер время от времени приподнимал их воздушные тела на высоту одного локтя и сейчас же ронял их обратно на седла, утыканные раскаленными гвоздями. Дальше тянулась процессия священнослужителей всякого сана и, наконец, полк рыцарей во всевозможных доспехах, верхами на огромных конях, под веющими по воздуху черными знаменами… Ордерик утверждает, что слышал рассказ из уст самого священника, хотя, собственно говоря, это христианская обработка германского языческого мифа о «дикой охоте».

Весьма часто подобными призрачными процессиями великие грешники предупреждаются о приближающемся конце их преступной жизни и необходимости покаяния. Многим из них в один печальный день виделись свои собственные похороны. Этой галлюцинации удостоились беспутный и отважный Энио, герой мистической драмы Кальдерона «Чистилище св. Патрика», беспечный севильский обольститель Дон Жуан ди Маранья и разбойник Роллон в мрачной поэме Уланда[267], переведенной Жуковским:

Выехал в поле Роллон; вдруг далекий петух

Крикнул, и топот коней поражает им слух.

Робость Роллона взяла; он глядит в темноту;

Что-то ночную наполнило вдруг пустоту;

Что-то в ней движется; ближе и ближе; и вот

Черные рыцари едут попарно; ведет

Сзади слуга в поводах вороного коня;

Черной попоной покрыт он; глаза из огня.

С дрожью невольной спросил у слуги паладин:

«Кто вороного коня твоего господин?»

«Верный слуга моего господина, Роллон.

Ныне лишь парой перчаток расчелся с ним он,

Скоро отдаст он иной и последний отчет;

Сам он поедет на этом коне через год».

Так отвечав, за другими последовал он.

«Горе мне!» — в страхе сказал щитоносцу Роллон.

«Слушай, тебе я коня моего отдаю;

С ним и всю сбрую возьми боевую мою;

Ими отныне, мой верный товарищ, владей;

Только молись о душе осужденной моей».

В ближний пришел монастырь, он приору сказал:

«Страшный я грешник, но Бог мне покаяться дал.

Ангельский чин я еще недостоин носить;

Служкой простым я желаю в обители быть…»[268]

В «Апокалипсисе» Иоанна осужденным грешникам обещаны мучения вечные, не облегчимые ни днем, ни ночью. Все церковные писатели утверждают единогласно, что Бог совершенно покидает осужденных и забывает о них. Св. Бернард ясно говорит, что в аду нет ни милосердия, ни возможности покаяния. Однако человеческое чувство и христианское представление Бога как высшей любви не могло помириться с таким суровым догматом, и поверья об отдыхе мучимых грешников нашли широкое отражение в священной поэзии и апокрифах. Уже Аврелий Пруденций