Дьявол против кардинала - [39]

Все это время Ришелье был поглощен финансовыми заботами: новое положение требовало иных расходов. Однако о делах государства он тоже не забывал. Положение же этих дел не могло не вызывать тревоги: король целыми днями пропадал на охоте, и по сути вся власть в стране сосредоточилась в руках старого канцлера Силлери да его сына Пюизье, ведавшего иностранными делами. Новый сюринтендант финансов Ла Вьевиль плясал под их дудку, они диктовали свою волю коннетаблю и фактически забрали большую власть, чем в свое время Люинь. При этом Ришелье не мог не видеть, что их политика во всех областях сводится к латанию дыр на старом, негодном платье, вместо того чтобы пошить новое.

Главный королевский министр был решительно настроен против войны с гугенотами, и Ришелье приложил немало усилий, стремясь вернуть из Италии Конде, чтобы они с Силлери сгрызли друг друга. Конде вернулся, но в Париж не приехал — остался в своей вотчине Берри.

Попытки исподволь вызвать опалу главных министров успеха не имели: ни один человек не мог утратить благоволение Людовика постепенно, король либо принимал его таким, каков он есть, либо отвергал совсем. Ришелье понял эту особенность монарха: значит, падение Силлери будет сокрушительным — и необратимым. Понял он также и то, что Людовик, ревниво относясь к своей роли вершителя судеб страны, нуждался в советчике, в человеке, который нес бы на себе тяжкое бремя государственных дел, не посягая при этом на статус первого лица в королевстве. Остававшееся свободным место рядом с королем зияло пустотой: несмотря на добрые отношения, Мария Медичи на него претендовать не могла. «Хоть бы фаворита себе завел, что ли», — все чаще думали придворные, когда король вновь уносился в леса, поражая всех своей неутомимостью. Чтобы не возвращаться каждый раз в Париж, он велел построить для себя небольшой охотничий домик близ городка Версаль, к юго-западу от столицы. В долгожданные фавориты поспешили записать Туара, но король вовсе не стремился провести этого бедного дворянина из Лангедока, стоявшего во главе клана из восьми столь же нищих, но энергичных братьев, путем Люиня. Небольшие совещания, которые он порой проводил с товарищами по охоте, не заменяли ему заседаний государственного совета.

В октябре неожиданно разразился новый скандал. Вдова коннетабля де Монморанси, бывшая статс-дама Анны Австрийской, потребовала предоставить ей должность обер-гофмейстерины, на которую, по ее мнению, имела полное право. Пока был жив Люинь, она не смела претендовать на это место, занимаемое его женой, и удалилась от двора. Но теперь, почувствовав, что шансы Мари не слишком высоки, перешла в наступление. Людовик, по своему обыкновению, созвал Совет и передал сложный вопрос на рассмотрение законникам. Анна Австрийская предавалась отчаянию, Мари наседала на Шевреза, чтобы тот «сделал что-нибудь», весь двор заключал пари и делал ставки. Совершенно неожиданно для всех, королева-мать встала на сторону опальной герцогини. Кончилось все тем, что Людовик принял соломоново решение: сделал Шевреза обер-камергером, а должность обер-гофмейстерины попросту отменил. Возможно, это была мелкая месть: король не забыл мартовского балета и того, какие стихи читал со сцены молодой Анри де Монморанси.

К концу года жалобы на Силлери и Пюизье, наконец, достигли королевских ушей. Ришелье засыпал Людовика посланиями, обличая беззубую внешнюю политику, непротивление Испании, открыто нарушающей договор о Вальтелине. Он взывал к памяти покойного короля Генриха, радевшего о величии Франции. Честь, достоинство, величие, гордость — эти слова всегда находили у Людовика самый живой отклик. Со своей стороны, министр финансов Ла Вьевиль, по наущению кардинала, обращал внимание короля на то, что весьма значительные суммы не доходят до казны, оседая в карманах государственного секретаря. Первого января Людовик потребовал у Силлери королевские Печати. Тот принес ларчик, однако среди печатей не хватало трех — Франции, Наварры и Дофине, которыми скреплялись государственные договоры. Слушая путаные объяснения канцлера и представляя себе, сколько денег он присвоил на заключении важных сделок, король пришел в бешенство. На следующий же день Силлери со всеми своими родственниками покинул Париж, а Людовик заявил, что отныне сам будет входить во все дела. Мария Медичи тотчас предложила ему помощника, в чьей честности, бескорыстии и преданности интересам государства нет никаких сомнений. На это король возразил, что уверен в лояльности кардинала, однако почему бы сему доброму прелату не съездить в Рим, чтобы, например, научиться смирять свою гордыню и подавлять страсть к господству?

Упрямая мать и унаследовавший от нее это качество сын в очередной раз столкнулись лбами. Первым министром стал маркиз де Ла Вьевиль. Мария Медичи подступила к нему, требуя употребить свое влияние, чтобы ввести Ришелье в королевский Совет.

— Сударыня! — в ужасе воскликнул Ла Вьевиль. — Вы требуете от меня того, что непременно меня погубит! Как бы вашему величеству не пришлось однажды раскаяться, что вы способствовали возвышению человека, которого еще не знаете.