Дьявол - [65]

— Королю угодно по возможности облегчить ваше тяжелое положение. Он заботится об удовлетворении не только телесных нужд ваших, но и о том, чтобы ваш дух не оставался праздным; он хочет предложить вам занятие, вполне соответствующее вашей учености и его гуманистическим устремлениям. Король напоминает вам о плохих переводах греческих классиков, сделанных Трапезунцио, и просит вас исправить их; далее он просит вас переписать недавно найденные Поджио[58] фрагменты из Цицерона[59], Лукреция[60] и Плавта[61], а также «Сатирикон» Петрония[62], и, наконец, он желает, чтобы вы перевели на французский язык творения любимых его отцов церкви — Тертуллиана[63], Лактанция[64], Августина и Григория Турского.[65] Весь необходимый материал король предоставляет вам из своей библиотеки.

Кардинал слушал с возрастающим изумлением. Легкий румянец покрыл его щеки.

— Это — прекрасная мысль, — тихо ответил он, — передайте королю мою благодарность.

По знаку Оливера сторож отворил дверцу; Неккер подал заключенному книги, переплетенные в свиную кожу, рукописи, письменные принадлежности и свечи. Затем слуги ушли. Оливер хотел последовать за ними.

— Мейстер, нам еще нужно поговорить, — сказал Балю, любовно перелистывая книги и с увлечением ученого начиная приводить в порядок материал. Неккер удивленно обернулся. Прелат обождал, покуда дверь захлопнется за Бартом и слугами. Тогда он отошел от стола, на котором высилась груда фолиантов, и знаком подозвал мейстера поближе. Оливер повиновался. Балю втиснул лицо между прутьев клетки и тихо проговорил:

— Нет, вы не дьявол, Неккер. Во всяком случае сейчас. И в Компьенне; — когда король допрашивал меня, вы тоже не были дьяволом. Я должен просить у вас прощения.

Оливер был до боли тронут.

— Оставьте, монсеньор, вы ошибаетесь. Я и сейчас действую по предписанию короля.

— Я не ошибаюсь, Неккер, — уверенно сказал кардинал. — Милости, мне оказанные, — еда, тепло, вино, книги — все это так не похоже на Людовика! Я его знаю; в его духе — клетка. И только.

Неккер бросил на него острый взгляд.

— Вы думаете, Балю, что вам удастся подобными словами перепилить железные прутья?

— Нет, мейстер, не думаю; я совсем не думал об этом. Я даже не знаю, что предпочтительней: жестокость ли короля, которая сократила бы ужасный остаток моих дней, или же ваша гуманность, обеспечивающая мне долгие годы мучений.

Оливер молчал, наморщив лоб; потом шепотом спросил:

— Хотите умереть, Балю?

Кардинал отступил на шаг.

— Я не понимаю вас, мейстер, — неуверенно ответил он. — Конечно, я не хотел бы долго жить.

Оливер протиснул лицо между прутьями.

— Хотите яду, монсеньор? Я кое-что в этом смыслю.

Балю воздел кверху руки.

— Я христианин и князь римской церкви! — произнес он громко и веско.

Неккер, просунувшись между прутьями, оскалил зубы.

— Изыди, сатана… — забормотал Балю, отступая к задней стене клетки.

Оливер с хохотом вышел.

Двадцатипятилетний принц Карл Французский, младший брат Людовика, последовал дружескому, очень сердечному приглашению короля; он боялся, в случае ослушания, потерять все те выгоды, которые ни за что ни про что свалились ему в рот по Пероннскому договору. Молодой, болезненный принц, всецело подпавший под влияние нескольких доверенных лиц, знал весьма немного о закулисной стороне пероннских переговоров; и он решился довериться братскому тону королевского приглашения. Правда, очень странным казалось то обстоятельство, что текст приглашения даже не упоминал о пожаловании двух обещанных областей; но дружеский тон указывал на то, что это лишь формальность, подразумевающаяся сама собою. Сеньор Д’Юрфэ, ментор[66] Карла, надеялся даже в удобный момент добиться согласия короля на брак принца с юной дочерью герцога Бургундского. Д’Юрфэ полагал, что поведение короля в Перонне и Льеже доказывает коренной переворот в его политике по отношению к Бургундии, и думал осуществить теперь свой честолюбивый замысел, доказав королю, что брак Карла — в интересах династии, так как, в случае бездетности, герцогство Бургундское станет одною из коронных земель. Но Людовик, ненавидевший брата Карла и как фрондера и как предполагаемого наследника престола, — у короля не было сыновей, — слишком хорошо знал, насколько опасно и недопустимо позволить молодому принцу приобрести неожиданный вес и значение. Он боялся не хилой тени Карла Валуа, а колосса Карла Бургундского, который протянул бы таким образом руку к престолу св. Людовика. В Перонне король как будто согласился не только пожаловать Карлу обе области, представляющие для Бургундии важное стратегическое значение, но и дать санкцию на брак; этим участь брата была решена и смертный приговор ему вынесен.

Накануне приезда Карла король имел тайное совещание с Тристаном, Жаном де Боном и Оливером. Они решали, уподобившись Паркам[67], как долго еще оставалось жить гостю. Людовик желал, чтобы Карла постигла «естественная» — на взгляд окружающих — смерть в ближайшие же недели; оттяжку он считал опасной, так как у Карла тем временем могли бы возникнуть добрососедские и родственные отношения с герцогом Бургундским. Скорая же смерть брата и переход его земель к короне поражала герцога в самое уязвимое место. Затем Людовик положил устранить оставшихся фрондеров — Арманьяка, Немура и Сен-Поля, откупиться от англичан деньгами, а Бургундию разделить между Германией и союзной Швейцарией. Такова была политическая программа короля, выработанная им в ту приснопамятную ночь, когда он вместе с Оливером был заперт в Пероннском замке; эта программа должна была осуществить идею единого и неделимого государства. Никто из «куманьков» даже и не помышлял возражать против этой мысли, но участь, уготованная брату короля, не понравилась ни Тристану, ни Жану де Бону; Оливер молчал. Профос стоял за то, чтобы приговор был официально вынесен судом, как это было проделано по отношению к Балю. Король покачал головой;