Дьявол - [101]

Полнота власти, приобретенная Неккером в ту пору, была необычайна. Он руководил иностранными и внутренними делами Франции, был хранителем королевской печати и высшим представителем судебной власти в государстве. После смерти Тристана он с такой неуклонной, последовательной деловитостью стал идти к своей тайной цели, что один лишь Жан де Бон мог заметить и уразуметь героическую сущность и величие его предначертаний: все культурные мероприятия широкого масштаба, усиленно им проводимые, все манифесты, свидетельствовавшие о политических и организаторских триумфах, шли за подписью короля; все указы и постановления, являвшиеся результатом единственной в мире тирании, подписывал Ле Мовэ. Популярность Людовика Валуа, растворившаяся было в страхе и гнете, стала вновь оживать. Его любили, его жалели, его величию поражались. Только лишь сам государь не знал ничего об этой перемене: он никогда не давал себе труда отличать вынужденные проявления верноподданнических чувств от подлинных. Он, правда, и раньше не знал о гневе и ненависти народных масс, угрожавших одно время престолу.

В качестве государственного деятеля и генерал-профоса Неккер, хоть и был суров, но не позволял себе никаких беззаконий; тем более странно было то, что он все более и более непристойным образом прикрывал преступные проделки своего управляющего Даниеля Барта. После неудачной поездки президента парламента и архиепископа в Плесси, между Бартом, проживавшим в Сен-Клу, и городом Парижем дело дошло до полного, открытого разрыва. Архиепископ, владычному суду которого с незапамятных времен были подчинены все окрестные земли на берегах Сены, послал к управляющему парламентского адвоката, который в ультимативной форме потребовал освобождения всех лиц, незаконно задержанных и брошенных в казематы замка Сен-Клу. Даниель молча выслушал его, встал со стула, медленно подошел к юристу, отшатнувшемуся к стене, схватил его поперек туловища и бросил его в закрытое окно. Голова адвоката пробила стекла, и сам он вместе с осколками вылетел на двор, где его поймали слуги Барта и надели на него хитроумно устроенный железный ошейник с решеткой. Обоих спутников адвоката, бывших свидетелями совершенного насилия, прогнали плетьми в Булонский лес, тогда еще называвшийся рощей Руврэ и принадлежавший в большей своей части Неккеру. На другое утро в парламент явился сам архиепископ и возбудил дело об оскорблении правосудия и о невероятном насилии над личностью и свободой граждан. Он немедленно добился судебного приказа, в силу которого сто человек стражи были отправлены в Сен-Клу, чтобы привезти оттуда адвоката живым или мертвым. К величайшему своему удивлению, вооруженные с головы до ног стражники нашли несчастного уже на полпути от Сен-Клу. Он сидел на берегу Сены, не имея возможности пошевельнуться; на решетке, к которой он был прикован, висела еще цепь, оканчивавшаяся семипудовым пушечным ядром. С великим трудом удалось поднять его на телегу и доставить в столицу. Судебная коллегия парламента, осмотрев адвоката и составив подробный протокол, постановила освободить его от оков. Но не тут-то было. Ни стражники, ни тюремные слесари не могли отомкнуть диковинного замка. Ничего не оставалось, как учтивейшим образом попросить у Барта ключ, гарантировав тому, кто явится с ключом, дипломатическую неприкосновенность. Даниель Барт поспешно снесся обо всем с Неккером и имел несравненную наглость явиться собственной персоной — и даже не без помпы — в парламентский дворец, с самым рыцарским видом отомкнуть ошейник с решеткой и вытащить оттуда полумертвого адвоката. В это самое время президент совещался в соседней комнате с архиепископом и членами суда; нельзя ли во имя общего блага как-нибудь нарушить данное Барту обещание и силой или хитростью овладеть этим ненавистным человеком, благо случай так неожиданно представился. Несмотря на уговоры нескольких благоразумных советников, раздраженный президент вкупе с прелатом легко добился постановления об аресте. Даниель Барт, который не особенно спешил покидать дворец парламента, нашел ворота запертыми; караульный офицер остановил его вопросом, не предвещавшим ничего доброго, не он ли Даниель Барт? Управляющий Неккера бросил высокомерное «Да!» и даже не счел нужным хоть для виду изумиться. У офицера был на руках ордер, который помечен был отдаленной датой, но имел явно свеженаписанный вид: в нем перечислялись восемнадцать обвинений против Барта; грабеж, вымогательство, изнасилование, лишение свободы, посягательства на церковное имущество, превышение власти, незаконное отправление правосудия и т. д. Барт расхохотался и обратился к одному из своих спутников:

— Скачи в Плесси, Гранжан, и доложи генерал-профосу, как мило эти господа держат свое слово. Бедный президент, — участливо покачал он головой и без сопротивления дал отвести себя в тюрьму Консьержери. Гонца его, конечно, изловили у городских ворот; но он успел выстрелить из аркебуза — то был условный знак для карауливших в роще слуг Барта. Они полетели в Плесси. Через тридцать шесть часов, в течение которых парламент все не мог решить, как быть с Бартом. Из Плесси прибыл гонец с королевским указом, составленным в самых резких выражениях и подписанным генерал-профосом: предписывалось управляющего немедленно освободить, дело по возбужденным против него обвинениям прекратить, вознаградить арестованного уплатой ему суммы в десять тысяч талеров из кассы города Парижа, отстранить от должности президента парламента, раскассировать судебную коллегию до новых выборов и представить в Сен-Клу четырех заложников.