Дьякон Кинг-Конг - [19]

— Я только что назвал. В ячейке, наверное.

Элефанти пропустил это мимо ушей. Никаких названий он еще не слышал. Так что спросил:

— Квиток есть?

— Что?

— Ну, чек? Квитанция со склада. Какая ячейка твоя?

Ирландец нахмурился.

— Гвидо Элефанти квитанций не выдавал. Хватало его слова.

Старикан молчал, пока Элефанти это осмыслял. Наконец Элефанти заговорил:

— У меня пятьдесят девять ячеек. Все закрыты на замок лично теми, кто их снимает. Ключи есть только у владельцев.

Ирландец рассмеялся.

— Будь ты человеком. Ну может, не в ячейке.

— А где тогда? Где-то зарыто?

— Если будешь соображать вполсилы, мы с тобой каши не сварим. Оно должно оставаться чистым, сынок. Чистым, как мыло «Палмолив». Твой старик за этим бы проследил.

— Это как еще понимать?

— Напряги извилины, малой. Где бы оно ни хранилось, оно должно оставаться чистым. Считай, оно и есть мыло или внутри куска мыла. Вот какое оно маленькое. И я думаю, точно останется чистым, если хранить в большом куске мыла. Такого оно размера.

— Мистер, приходишь ты ко мне, поешь загадками. Говоришь, эту хрень — что бы это ни было — нужно отвезти в аэропорт на грузовике, хоть она размером с кусок мыла. Что она должна быть чистой, как мыло, а то и быть мылом. Я что, по-твоему, такой дурак, что буду землю носом рыть ради мыла?

— Мыльной пены можно будет накупить с прибыли на три миллиона. Плюс-минус пару долларов. Если состояние хорошее, — сказал ирландец.

Элефанти следил, как ближайший к ним рабочий потащил ящик от двери вагона к поджидающему снаружи грузовику. Следил, как рабочий задвинул ящик в кузов, не говоря ни слова и не меняясь в лице, и решил, что тот ничего не подслушал.

— Я бы всю ночь слушал, как ты мне заливаешь, — сказал он. — Но наутро почувствую себя идиотом. Я пошлю одного из своих проводить тебя до Бронкса. Метро уже не то, что раньше. Уж на это в память об отце я согласен.

Стерджесс поднял старческую сморщенную ладонь.

— Я не шучу с тобой шутки. У меня нет сил перевезти эту штуку. Зато я знаю кое-кого в Европе, кто готов ее купить. Вот почему я хочу доставить ее в Кеннеди. Но теперь поговорил с тобой, а ты парень умный, и кажется мне, будет лучше, ежели ты оставишь ее себе. Продай, если хочешь, поделись со мной, если можешь. Нет так нет. У меня ничего не осталось, только дочурка дома. Не хочу для нее неприятностей. Она хорошо заправляет моей пекарней. Просто не хочется, чтобы вещица пропала зря, вот и все.

— Да что там такое, Губернатор? Монеты? Камушки? Золото? Что может столько стоить?

Ирландец поднялся.

— Капусты с нее срубишь достаточно, — сказал он.

— Капусты?

— Бабок. Денег. Долларов. Гвидо обещал, что все сбережет, так что я знаю, что оно в порядке. А вот где — того не знаю. Но твой папаша никогда бы не нарушил слова.

Он бросил на стол Элефанти визитку.

— Заезжай в гости в Бронкс. Перетрем как положено. Даже расскажу, как тебе с этим поступить. Если захочешь, потом отплатишь мне добром.

— А если я не знаю, где оно?

— Уж за три лимона узнаешь.

— За такие деньги, старина, я любой фокус покажу, кроме убийства. С такими деньгами можно и налоги не платить, — сказал Элефанти.

— Я и так уже много лет их не плачу.

— Ты можешь выйти из метро на свет божий, а? Как мне знать, что ты не морочишь мне голову? Что я ищу-то?

— Проверь свои закрома. Посмотри, что там есть.

— Как мне знать, что ты не какой-нибудь бармен, которого сюда подослали, чтобы только коктейли мутить да меня дурить?

— По-твоему, я какой-то идиот и перся сюда в такой час только ради оздоровительной прогулки? — Губернатор поднялся и подошел к открытой двери, прислонился к косяку, глядя на док, где в нескольких ярдах от вагона люди Элефанти с трудом загружали огромную тяжелую коробку в кузов. Кивнул на них. — Ты бы закончил так же, если бы твой отец был вроде остальных шестерок, каких мы знавали в тюрьме, подлизывающих Пяти семьям. А штука эта зовется, кстати говоря, Венерой. Венерой Виллендорфской. Она в руках божьих. Так мне сказал твой папаша. В письме.

Элефанти взглянул на старую отцовскую картотеку, приютившуюся в углу вагона. Он обшаривал ее уже десяток раз. В ней ничего не было.

— Папа не писал писем, — сказал он. Но старик уже вышел за дверь, проскользнул на темную стоянку на другой стороне улицы и был таков.

6. Банч

Из грязного окна квартиры на втором этаже облезлого таунхауса казалось, что высокие огни манхэттенских небоскребов пляшут вдали. Внутри в темном зале высокий и худой темнокожий, в дашики и цветастом африканском куфи из ткани кенте[12], держал в руках газету «Амстердам ньюс» и гоготал от удовольствия. Тридцатиоднолетний Банч Мун, глава «Проката Муна» и «Стейк-н-Гоу Муна» и содиректор строительной корпорации «Бедфорд-Стейвесант», сидел за полированным обеденным столом и улыбался от уха до уха, читая хорошие новости в последнем выпуске крупной городской газеты для черных.

Его смех перешел в улыбку, пока он переворачивал страницу и дочитывал статью. Он сложил газету, пригладил бородку, потом тихо заговорил с двадцатилетним парнем, который сидел над кроссвордом на другой стороне стола:

— Эрл, брат, Квинс горит. Его жгут евреи.