Дядя Зяма - [25]
— Ну и нюня этот мой племянничек…
Но в душе он им доволен. Потому что стеснительный Шикеле пока собрал все бумажки, застрявшие во всех жилетках дяди Зямы; все записные книжечки с каракулями, которые дядя Зяма сам не может прочесть; все записки от ремесленников и швей, все эти «сдали, вернули, отработано, оплачено». Шикеле отыскал манжеты, которые дядя Зяма исписывал карандашом в большой спешке на исходе субботы, после гавдолы, не успев отыскать записные книжечки в будничной одежде. Начисто переписал все кружочки и цифры, которые заметил на титульном листе тети-Михлиного «Корбн минхе»[112], и все, что было записано мелом или углем на дверях склада и на деревянных ящиках с упакованными и распакованными товарами. Короче говоря, в доме и во дворе дяди Зямы не осталось такой мелочи, которую Шикеле не проверил бы и о которой не расспросил бы. Все эти записи он внес в «журнал», то есть в кассовую книгу, а потом — в главную канцелярскую книгу с пронумерованными страницами. У тети Михли он выпросил старую спицу, из тех, которыми она вяжет носки, и крепко вбил ее в облезлую четырехугольную дощечку. На эту спицу, торчащую как эрув[113] без проволоки, Шикеле стал накалывать все полученные расписки, все дубликаты квитанций и счетов с подписями обеих сторон. И так каждый день — одну за другой. Теперь даже тетя Михля могла найти нужный счет безо всякого шума и долгих поисков. Дядя Зяма увидел, что ему полегчало. Но виду не подал. Красиво бы выглядело, если бы он, крепкий пятидесятилетний купец, признался своему близорукому племяннику, бедному девятнадцатилетнему парнишке, что до сих пор толком не знал, что творится у него в доме и в мастерской, а тут приехал такой Шикеле из Погоста и сразу во всем разобрался. Неужели после этого бедный племянник станет его уважать?.. Наоборот, Зяма старался выглядеть рачительным хозяином, который знает счет деньгам и бережет их. Он даже начал слегка командовать своим застенчивым племянником: это запиши, то перепиши! А вот это подсчитаем вместе! Затем всматривался своими узкими глазами в записи и ронял племяннику скупую похвалу, как прижимистый ребе роняет стертый грош маленькому мальчику, начавшему учить азбуку.
— Да, хм… ничего… но почерк… ведь главное почерок!
Шикеле из Погоста все записывал очень чисто. Но не особенно красиво. Почерк у него был несколько ломаный, такой же детский, как и его близорукий взгляд из-под веснушчатых век. Между тем дядя Зяма, сам едва умевший писать, почитал идеалом элегантный, красивый почерок.
Вот ведь, казалось бы, человек разумный, тертый купец, опытный ремесленник, острый глаз, одним словом — наш дядя Зяма! Но нет человека без слабостей. Слабостью Зямы был хороший почерок. Сам всю жизнь писавший каракулями, убивавший часы, чтобы подписаться, Зяма надеялся, что хоть дети выработают хороший почерк. Но его золотая мечта не осуществилась. Гнеся и Генка писали по-женски плохо, тонкими длинношеими буквами. А единственный сын — еще хуже сестер: каждая буква толстоногая, будто в валенках, а головки у букв — маленькие и худенькие. Каждая строчка начиналась с крупных букв и кончалась мелкими, кривоногими, рушащимися со строчки вниз… Зяма видеть не мог записи своего сына. «Это свадьба свиней с сороками, — говаривал он, — а не почерок!» Так что красивый почерк оставался для дяди Зямы мечтой, возвышенным желанием, которое не поддается осуществлению. Красивый почерк виделся ему основой благородства, мудрости, родовитости. Подобно горячо влюбленному, он буквально ревновал к хорошему почерку. В душе Зяма был даже отчасти доволен тем, что Шикеле, его способный племянник, такой честный, так хорошо считающий, хотя бы почерком не особенно превзошел его капризного единственного сына.
— Да… неплохо… Но ведь главное-то — почерок!
Когда дядя Зяма увидел, что счета сходятся, что все подсчитано и записано, что все, что было забыто, вспомнено, что пропавшие долги превратились в наличность, им овладело суетное желание. В один прекрасный день он с утра пораньше дал понять племяннику, что он, Зяма, очень хотел бы знать, какое у него состояние… Хотя это дело трудное, рубль в рубль, наверно, не подсчитать, но хотя бы приблизительно… Примерно…
Шикеле ответил:
— Почему «приблизительно»? Почему не рубль в рубль и не грош в грош? Наоборот…
Шикеле засел за все записочки и бумажки и за все три конторские книги. Он снова и снова вместе с дядей Зямой бегал на склад оценить сырье, полуобработанные и полностью обработанные шкурки. Он еще раз переписал все долги Зямы и все деньги, которые тому причитались. Все сосчитал. И через неделю принес готовый отчет всего на одном листочке почтовой бумаги, с красивой, хоть и кривой чертой внизу и с жирно выписанным под этой чертой итогом.
Из этого листочка следовало, что дядя Зяма, не сглазить бы, богатый человек, владелец шестидесяти тысяч рублей чистыми, не считая домашней мебели, украшений и всего прочего.
Увидев такую цифру, дядя Зяма немного побледнел и оглянулся, не заглядывает ли кто-нибудь в окно. Потом сказал «хм…» и тихо переспросил Шикеле:
— То есть… сказано — сделано?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Кабачек О.Л. «Топос и хронос бессознательного: новые открытия». Научно-популярное издание. Продолжение книги «Топос и хронос бессознательного: междисциплинарное исследование». Книга об искусстве и о бессознательном: одно изучается через другое. По-новому описана структура бессознательного и его феномены. Издание будет интересно психологам, психотерапевтам, психиатрам, филологам и всем, интересующимся проблемами бессознательного и художественной литературой. Автор – кандидат психологических наук, лауреат международных литературных конкурсов.
Внимание: данный сборник рецептов чуть более чем полностью насыщен оголтелым мужским шовинизмом, нетолерантностью и вредным чревоугодием.
Автор книги – врач-терапевт, родившийся в Баку и работавший в Азербайджане, Татарстане, Израиле и, наконец, в Штатах, где и трудится по сей день. Жизнь врача повседневно испытывала на прочность и требовала разрядки в виде путешествий, художественной фотографии, занятий живописью, охоты, рыбалки и пр., а все увиденное и пережитое складывалось в короткие рассказы и миниатюры о больницах, врачах и их пациентах, а также о разных городах и странах, о службе в израильской армии, о джазе, любви, кулинарии и вообще обо всем на свете.
Захватывающие, почти детективные сюжеты трех маленьких, но емких по содержанию романов до конца, до последней строчки держат читателя в напряжении. Эти романы по жанру исторические, но история, придавая повествованию некую достоверность, служит лишь фоном для искусно сплетенной интриги. Герои Лажесс — люди мужественные и обаятельные, и следить за развитием их характеров, противоречивых и не лишенных недостатков, не только любопытно, но и поучительно.
В романе автор изобразил начало нового века с его сплетением событий, смыслов, мировоззрений и с утверждением новых порядков, противных человеческой натуре. Всесильный и переменчивый океан становится частью судеб людей и олицетворяет беспощадную и в то же время живительную стихию, перед которой рассыпаются амбиции человечества, словно песчаные замки, – стихию, которая служит напоминанием о подлинной природе вещей и происхождении человека. Древние легенды непокорных племен оживают на страницах книги, и мы видим, куда ведет путь сопротивления, а куда – всеобщий страх. Вне зависимости от того, в какой стране находятся герои, каждый из них должен сделать свой собственный выбор в условиях, когда реальность искажена, а истина сокрыта, – но при этом везде они встречают людей сильных духом и готовых прийти на помощь в час нужды. Главный герой, врач и вечный искатель, дерзает побороть неизлечимую болезнь – во имя любви.
Настоящая монография представляет собой биографическое исследование двух древних родов Ярославской области – Добронравиных и Головщиковых, породнившихся в 1898 году. Старая семейная фотография начала ХХ века, бережно хранимая потомками, вызвала у автора неподдельный интерес и желание узнать о жизненном пути изображённых на ней людей. Летопись удивительных, а иногда и трагических судеб разворачивается на фоне исторических событий Ярославского края на протяжении трёх столетий. В книгу вошли многочисленные архивные и печатные материалы, воспоминания родственников, фотографии, а также родословные схемы.
Роман нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (1904–1991) «Поместье» печатался на идише в нью-йоркской газете «Форвертс» с 1953 по 1955 год. Действие романа происходит в Польше и охватывает несколько десятков лет второй половины XIX века. После восстания 1863 года прошли десятилетия, герои романа постарели, сменяются поколения, и у нового поколения — новые жизненные ценности и устремления. Среди евреев нет прежнего единства. Кто-то любой ценой пытается добиться благополучия, кого-то тревожит судьба своего народа, а кто-то перенимает революционные идеи и готов жертвовать собой и другими, бросаясь в борьбу за неясно понимаемое светлое будущее человечества.
Роман «Улица» — самое значительное произведение яркого и необычного еврейского писателя Исроэла Рабона (1900–1941). Главный герой книги, его скитания и одиночество символизируют «потерянное поколение». Для усиления метафоричности романа писатель экспериментирует, смешивая жанры и стили — низкий и высокий: так из характеров рождаются образы. Завершает издание статья литературоведа Хоне Шмерука о творчестве Исроэла Рабона.
Давид Бергельсон (1884–1952) — один из основоположников и классиков советской идишской прозы. Роман «Когда всё кончилось» (1913 г.) — одно из лучших произведений писателя. Образ героини романа — еврейской девушки Миреле Гурвиц, мятущейся и одинокой, страдающей и мечтательной — по праву признан открытием и достижением еврейской и мировой литературы.
Исроэл-Иешуа Зингер (1893–1944) — крупнейший еврейский прозаик XX века, писатель, без которого невозможно представить прозу на идише. Книга «О мире, которого больше нет» — незавершенные мемуары писателя, над которыми он начал работу в 1943 году, но едва начатую работу прервала скоропостижная смерть. Относительно небольшой по объему фрагмент был опубликован посмертно. Снабженные комментариями, примечаниями и глоссарием мемуары Зингера, повествующие о детстве писателя, несомненно, привлекут внимание читателей.