Дядя Ник и варьете - [121]

— Видно, знакомые, — сказал один из капитанов.

— Точно, по солдату здесь быть не положено, — ответил другой.

— Да замолчите вы, — сказала Нэнси. Затем поглядела на меня, снова готовая засмеяться и заплакать. — О, Дик, дорогой, какой у тебя жуткий вид…

— Я знаю, знаю. И — к черту капитанов. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

Сказала так, словно это было навек. И так оно и было, и для нее, и для меня.

Эпилог Дж. Б. П

Несмотря на все мои протесты Хернкасл отказался добавить хоть слово, чтобы придать рассказу законченность, — иногда он бывает страшно упрям, — но согласился встретиться со мной для заключительного разговора. Это было несложно, так как я живу в Лондоне, а они с женой находились у дочери в Хемпстеде. Дочь их Энн Трайфорд была вдовой; она много лет провела на государственной службе и теперь работала помощником делопроизводителя в министерстве торговли. Вот все, что мне о ней известно, так как мы никогда не встречались. Ее дочь, Мэг Трайфорд, была студенткой факультета искусств и любимицей Хернкасла, о чем я знал еще до поездки в Хемпстед. Артрит мучил его теперь меньше, чем в Аскриге, он без особых усилий смог открыть мне дверь и провел наверх, в гостиную второго этажа. Там было красивое полукруглое окно, три ряда белых книжных полок, несколько цветных литографий Вийяра и Богляра, которые, по словам Хернкасла, он купил в Париже до войны по двадцать пять шиллингов за штуку (теперь каждой из них цена около семидесяти фунтов), и три его собственных акварели, которыми я полюбовался перед началом нашего разговора.

— Жена и Мэг уехали куда-то за покупками, — сказал он, — но к чаю обещали вернуться. — Я все время забываю, что вы так и не познакомились с Нэнси.

— Да, и сегодня для меня это — главное, — ответил я твердо. — Ведь раз вы отказываетесь окончить свой рассказ, читатель так и остается в неизвестности, почему эта девушка, не отвечавшая на письма, вдруг кинулась вам на шею.

— Знаю, знаю. Но она скоро вернется, так что подождем ее прихода. Что еще?

— А еще, что сталось с остальными, Ричард? — Я замолчал, так как он вдруг засмеялся. — В чем дело?

— Извините, Джей-Би, но вы так это сказали, да еще назвали меня Ричардом, — ну точь-в-точь — дядя Ник.

— Кстати, о нем мне хочется узнать прежде всего. Ведь вы время от времени опережали события и кое о ком рассказывали, например, о Рикарло. Но о большинстве умолчали, и мы можем только гадать. В том числе и о дяде Нике.

— Вы правы. — Хернкасл начал раскуривать свою трубку. — И давайте-ка покончим с ним до возвращения Нэнси. Она его никогда не любила. Просто терпеть не могла. Хотя и ей приходится признаться, что мы ему кое-чем обязаны. То, что он в конце концов сделал, сыграло огромную роль в моей жизни.

Он выпустил струйку дыма и задумался, а я не стал его торопить. Мы, старики и курильщики, умеем ждать и не спешить.

— Ну так вот, насчет дядюшки. Он очень негодовал на меня. И не только потому, что я пошел в армию. Он действительно мечтал о том, чтобы я поехал с ним в Америку. И потому писал нечасто, тем более что из-за войны вообще не знал, где я, и пересылал письма через свою сестру, а мою тетку, Мэри. Он так в Америке и остался и в Англию даже гостить не приезжал. Но в 1917 году он оставил сцену и вошел в дело одного своего приятеля, в Дэйтоне, штат Огайо. Они выпускали небольшое прицельное приспособление для авиационных пулеметов. Дядя получил развод и женился на богатой вдове, родственнице своего компаньона. Умер он внезапно от сердечного приступа, в 1926 году. К тому времени он был миллионером. Он оставил мне двадцать пять тысяч долларов, вот почему я и сказал, что Нэнси не может не признать, что мы ему кое-чем обязаны. Благодаря этим деньгам, на которые мы прожили несколько лет, я смог бросить преподавание, — я был учителем рисования, — и начал сам писать. Это имело огромное значение для всей нашей жизни. Его вдова приезжала к нам, когда путешествовала по Европе, но мы ей не очень-то приглянулись, да и сами не пришли от нее в восторг. В «Палладиуме» я видел иллюзиониста, который показывал фокус с ящиком, «Мага-соперника», «Исчезающего велосипедиста» и мою «Волшебную картину», но у него это выглядело куда хуже, во всяком случае, в моих глазах. Ведь не считая Дэвида Дэванта, дядя Ник был одним из лучших иллюзионистов. Но он не был счастливым человеком, не умел им быть. Он ничего не получил ни от любви к Женщине, ни от Искусства; он не умел черпать ни из какого источника сокровенных жизненных ценностей. В каком-то смысле можно сказать, что я многому научился у него от противного. — Хернкасл снова помолчал и только попыхивал трубкой. — Да, дядя Ник… К концу его жизни со стороны могло показаться, что мы любили друг друга куда меньше, чем на самом деле. Но это была настоящая привязанность.

Я подождал, но, видя, что он не собирается продолжать, сказал:

— Кстати, Ричард, я совсем забыл рассказать вам. В начале двадцатых годов я после долгой и напряженной работы любил зимним вечером заглянуть в «Колизей». Я отчетливо помню, что видел там ваших друзей, американских комиков Дженнингса и Джонсона. У них был очень смешной номер.