Дядя Джо. Роман с Бродским - [58]

— Мы должны держаться вместе, — добавил он. — Война не за горами.

— С кем? — спросил я.

— Да вот с ними, — махнул он в сторону зала ожидания. — Они давно не люди. Зомби. Биомасса.

Гоголь прочно ассоциировался в моем мозгу с Беккетом. Остроумным, наблюдательным, менее аутичным, но все-таки Беккетом. Я считал именно Гоголя основоположником литературы мирового абсурда, а российские декорации, попавшиеся под руку, — случайными. Какой там Гофман с гномами и табакерками? Какой еще романтизм? Гоголь был равнодушен к женщинам, а романтизма без них не бывает. Женский вопрос был у меня всегда основным вопросом философии, но Гоголю его отсутствие прощалось. И знаете почему? Потому что у него в книгах совсем не было ненавистной мне психологии. За это можно простить страх смерти, набожность, искреннее стремление разоблачать пороки на пути к гармонии. Мало ли что придет в голову провинциалу? Государь император за «Ревизора» его снисходительно похвалил, а ведь мог отправить в ссылку.

Я заявился в аудиторию, где встретил Джона Кайзера, беспардонно курящего сигареты «Мальборо» перед студентами. Он спонсировал в Стивенсе несколько программ. Мог себе позволить и такое.

— Я заходил к Кунхардту, — сказал он. — Решил тебя проведать. Вчера продали ваши «Синус» и «Радан» в лабораторию Сандии. Тебе нужно слетать в Москву на пару дней. Возьми вот бонус, — он протянул мне запечатанный конверт с чеком и сказал, что позвонит после занятия.

Студенты мои смотрели на Джона как зачарованные. Кайзер. Кайзер Вильгельм. Он был действительно немецкого происхождения, во время войны поменял спеллинг в написании фамилии, чтобы не привлекать лишнего внимания. Из наследства, которое получил от родителей, Уильяма и Мэри, создал фонд и влиял теперь на науку, политику и даже литературу в меру своего самодурства.

Мы обнялись на прощанье, и он сказал мне извечное:

— Хочу, Дыма, как ты — писать книги. И рассказывать всякую ерунду салагам.

Я быстро прошелся по сюжету пьесы «Ревизор». По мне было заметно, что я на стороне Хлестакова, что я буквально тащусь от его проделок и сожалею, что тот не забрюхатил губернаторскую дочь.

— Попрошу Джиту Марвари высказать свое мнение о пьесе.

— Вы, очевидно, к ней не равнодушны, — сказал француз, с которым я когда-то играл на раздевание.

— Я вообще не равнодушен к своим студентам.

Джита поднялась с места, села на парту и понесла:

— Мне эта пьеса напоминает фильм Раджа Капура «Господин 420». Ранбир Радж направляется в Бомбей в поисках лучшей жизни. Он — жулик. В первых кадрах он имитирует обморок, чтобы пробраться в машину известного индийского банкира, чтоб только не идти пешком. Его обман раскрывается, но Ранбир все равно добирается до города. Здесь преступным путем он получает богатство. Однако криминальная деятельность не приводит его к успеху. Друзья и любимая девушка отворачиваются от него. Он вынужден встать на путь перевоспитания, что и делает. Ваш Хлестаков даже не думает об этом. Он обманул весь город, занял у каждого кучу денег, наобещал помочь новым друзьям и даже жениться. Его письмо другу — чудовищно. Мы видим, каким монстром может стать человек без моральных принципов.

— Он просто плыл по течению. Никакого преступного замысла не имел, — попытался я защитить Хлестакова.

— Он с самого начала мог сказать правду, занять денег, и его пожалели бы.

— Джита, правители этого города — воры и коррупционеры. И потом, поведи он себя так — пьеса бы не состоялась.

— У вас никогда ни в чем нет морали, а произведения искусства должны учить добру.

— Но он же такой обаятельный. Одна дама недавно сравнила меня с ним. И я был доволен. Для меня это было замечательным комплиментом.

— Значит, вы тоже замечательный негодяй, — произнесла Джита ужасным голосом. — И ваш Гоголь потворствовал таким, как вы.

— Вы ошибаетесь. Николай Васильевич был крайне религиозным человеком, вел тихую, затворническую жизнь, любил кулинарию и рукоделие, ел много сладкого, был мнительным и ужасно боялся, что его похоронят живым. Он стеснялся своего длинного носа. Написал рассказ о том, как нос ушел от своего хозяина и стал выдавать себя за него.

— Как это нос мог уйти от хозяина? — засмеялись в зале.

— Потому что у Гоголя было особенное чувство юмора, которому нам надо еще поучиться.

Я рассказал, что череп из его могилы был похищен, завещание он написал за семь лет до смерти, сжег второй том «Мертвых душ». И чтобы совсем добить «черноротиков», сообщил, что Гоголь был девственником.

В аудитории воцарилась зловещая тишина.

— То есть вообще никак? — спросил француз.

— Никак.

— И это доказано?

— Можно считать, стопроцентно.

— И вы после этого говорите, что он похож на ирландских писателей — пьяниц и бабников?

— Какая разница? Главное, как человек может пошутить.

— О Пушкине вы говорили другое.

На галерке что-то громыхнуло. Джита Марвари уронила свой портфель. Писчебумажная мелочь рассыпалась по полу, но девушка аккуратно собрала всё обратно и, поднимаясь, сказала под хохот одногруппников:

— С сегодняшнего дня Николай Гоголь — мой любимый русский писатель. Иду в библиотеку. С этим классиком я должна познакомиться поближе.