Дядя Джо. Роман с Бродским - [47]

— Сема, это ты? — услышал я свою студенческую кличку от парня в новой зеленой телогрейке и нелепом арабском платке на голове. Выглядел он намного старше меня.

Я посмотрел на моджахеда, но не узнал.

— «Ты гони меня в дорогу на восток / Сапогами мять суглинок да песок», — пропел он прокуренным голосом. — Я Вертинский. Вася Вертинский. Мы играли вместе в ансамбле «Вестибюль».

— О, какие люди! Я к Боре Стефанскому приехал. Хотел записать несколько песенок. Выпили вчера бутылку шардоне на Дзержинского, а он сегодня ушел в запой. Накрылась моя запись медным тазом.

Вертинский разочарованно махнул рукой.

— Теперь это надолго. Зря приехал. Нечего тебе делать тут.

— Почему?

— Умерли все. Не с кем ни спеть, ни выпить.

— Но ты-то есть.

Мы сели на маленький маршрутный пазик и поехали на Бактин. Слово произошло от Бактериологического института, но здесь давно уже располагалось кладбище. Этимология слова была забыта. Наименование Бактин стало татарским или эуштинским[62] словом.

Смещения в тонких мирах

Первые приличные деньги я получил в марте 1993 года, продав два ускорителя «Синус» в Университет Новой Мексики (Альбукерке). Комиссия была хорошей. В три раза больше моей годовой зарплаты в Стивенсе. Вид недвижимости меня, как и Курта Воннегута, не возбуждал. Наряды, рестораны, лимузины — тоже. С женщинами я общался по любви. В мае, после фестиваля New Freedoms, подвернулась поездка на научную конференцию в Израиль, и я сломя голову рванул туда в объятия друзей. Взять с собой Цилю Белопольскую не получилось. Не отпустили родители. А ведь такая гладкая, нежная, мудрая. Настоящая змея, которую стоит пригреть на груди. Мне было стыдно перед Ксенией и Маргарет за связь с подростком, но чему быть, того не миновать. Анечка Грэм, супруга Неизвестного, начала внушать Мэгги, что я ею манипулирую. Не знаю, что она имела в виду. Наверное, мое условное многоженство. В разговоры начали залетать темы о правах женщин, о сексизме русских мужиков, прочая либеральная ерунда. Маргарет крепилась, но многим моим выходкам уже больше не потакала. Мы оставались хорошими друзьями и любовниками, а умерить свое самодурство я мог без труда. Повелевать и подчиняться — две стороны одной медали.

Получив бабки, я тут же рванул на Ближний Восток. На научную конференцию. В Тель-Авиве по причине потери квалификации выступал в роли шофера. Мою фамилию вписали для проформы в один из докладов, но от научных исследований за время гуманитарной деятельности я безнадежно отстал. Я катал друзей-физиков по чудной стране с хорошими дорогами и заправками, пел песни под гитару, делал комплименты красоткам. По просьбам товарищей ученых несколько раз читал стихи. В свободное время мы путешествовали. Тогда-то меня и занесло на Синай, а именно на гору Моисея, где он получил скрижали и заповеди.

Мы с попутчиком не знали, что Израиль десять лет назад ушел с Синая, оставив полуостров Египту, и нас на границе тормознули. Арабские погранцы при виде российских паспортов проявили лояльность. Загнали нашу машину на штрафстоянку в виде навеса для верблюдов, а нас присовокупили к туристической группе, перемешанной с христианскими паломниками. Рассвет мы встретили на вершине горы. Пахло навозом, табаком и потом. В живописных горах стоял невыносимый холод. Мы завернулись в арабские одеяла, превратившись в бесформенные коконы, и отошли к костру, проигнорировав экскурсовода. Вкратце историю этого места я знал. На третий месяц после исхода Моисей привел свой народ к подножию, но подниматься на гору запретил. Вместо этого он соорудил алтарь из двенадцати камней, по числу колен Израилевых, и только потом вместе с толмачом Аароном и старцами взошел на вершину. Гора в течение шести дней была окутана туманом, а на ее вершине горел огонь. На седьмой день Моисей узнал тайну и оставался с ней наедине сорок дней. Интриг вокруг этого события было много, но основные правила, на которых держится мир, были получены здесь. За неимением лучшего, я накидал в рюкзак камней со святого места, решив, что они пригодятся мне в качестве сувениров.

Жизнь рассудила иначе. Через два месяца нью-йоркский скульптор Аркадий Котляр вытащил меня в труднодоступный Непал, в Гималаи. Деньги были. Почему бы не посмотреть мир? Катманду, Лумбини, Покхара, Бхактапур, Лалитпур, заповедник Читван. Мы наняли джип, англоговорящего гида и объездили королевство за неделю. В монастыре Намо Будда, главной тибетской обители в Непале, я наконец понял, зачем сюда приперся. Мы сидели на припеке и разговаривали о принце Гаутаме, который кормил здесь своей плотью тигрицу, чтобы выйти из круга сансары. Аркадий был уверен, что от обыденности можно уйти более простыми способами. Мне поступок Будды тоже казался расточительным.

— Он мог угостить ее кусочком своего уха, как Ван Гог, — сказал Аркадий.

— Традиция не предусматривает полумер. Он должен был ее спасти.

Я полез в рюкзак, надеясь найти там какой-нибудь сухарь и вслед за Буддой покормить хотя бы голубей. Наткнулся на камни, которые лежали здесь со времен ближневосточной поездки.

— Надо его здесь зарыть, — сказал я утвердительно. — Ведь я притащил его сюда зачем-то. Интересная получается символика. Мы объединяем почвы, на которые ступали ноги двух святых людей. Типа объединяем религии.