Дядька - [35]

Рыгор нетвердо приблизился.

— Хорошо все же, Ясю, что ты на свет родился, — произнес он глухо. — Один свет в моем окошке.

Когда они вдвоем шли обратно, с лица Рыгора не сходило выражение сумрачной досады и словно даже какой-то вины, причины которой Горюнец никак не мог понять, пока наконец он сам не выдохнул ее из своей груди:

— Степан-то мой, слышь-ка, женится… А на свадьбу тебя не зовет…

— Да я знаю, он мне давеча хвастался, — спокойно ответил Горюнец. Уж такую, мол, девку засватал, такую красавицу, такую умницу: что жать, что ткать — везде поспеет. А на свадьбу так и не позвал.

— Это женка моя ему нашептала, — процедил Рыгор с бессильной злобой в голосе, с какой всегда говорил о своей благоверной. — Чтобы, дескать, матери обиды не сделать.

— Ну что ж — его право, он жених, — пожал плечами Горюнец. А уж коли всех звать — так и не войдет вся Длымь в вашу хату. Василя вон тоже не зовут.

— Василя не зовут, а кого они позвали, знаешь? Панича из Ольшан, что до нас недавно приблудился. До сих пор голову ломаю: на что ему тот панич? Не так уж он с ним и дружен… То-то мне и обидно: ольшанича приблудного позвали, а тебя, старого друга, обошли…

— Да бросьте вы, какой я ему друг! — отмахнулся Янка.

— То-то и горько, — пояснил Рыгор. — Не хочет быть другом. Младшие-то мои любят тебя — так и на тех Авгинья все шипит. А Степана уже окурила…

— Да ладно, бог с нею совсем! Пойдемте скорее, Митранька совсем заждался. Я-то сказал ему, что ненадолго отлучаюсь. А у него еще и ноги болят, прошлой зимой обморозил. Весною совсем было зажили, а теперь вот опять началось. Я ноги-то ему жиром гусиным смазал — вроде полегче стало.

— Пройдет, — заверил дядька Рыгор. — Мои хлопцы тоже как-то обморозились, ты ж помнишь…

— Одна беда минет, другая придет, — вздохнул Ясь. — Меня вот солдатка Настя к себе звала. На ночь.

— Нашел тоже беду! — усмехнулся Рыгор. — А не хочешь — так силком никто не тянет.

— Куда там — едва отговорился; сказал — голова болит. Мне, дядь Рыгор, и грех принимать не хотелось, и Настю обидеть жалко — она баба-то добрая. Да все ж без обиды не обошлось.

— Да нешто обиделась? Это Настя-то, что огни и воды прошла?

— Ой, не говорите! Краска с лица отхлынула, в глазах слезищи забегали, а сама руки в боки уперла и на меня грудью пошла: «Что, нехороша? Да сам ты нынче каков, на себя посмотри… орел ты ледащий! И для кого ж ты чистоту свою бережешь, скажи мне на милость! Все равно жизнь твоя пропащая, никому твоя добродетель за грош не нужна!» Вы, дядь Рыгор, меня не утешайте, правду она сказала. Так, видно, и доживу я довеском: ни рыба ни мясо, не мужик, не хлопец.

— Так может быть, Ясю, напрасно ты с нею так? — предположил Рыгор. — Может, надо было тебе к ней пойти, а?

Янка резко повернулся к нему, по лицу его промелькнула судорога отчаяния и гнева.

— Значит, и вы тоже… Янке, мол, долго не жить, своей доли не видать, себя беречь ему не на что…

— Ну что ты! — запротестовал было Рыгор.

— Пусть так, — перебил Горюнец. — Да только я теперь не один. Мне и о Митраньке тоже надо подумать. Ему-то как потом судьбу свою строить? И без того он у меня сирота безродный, не всякую девку за такого отдадут. А коли еще и держать себя худо станет — тут и говорить будет не о чем: что, мол, с безродного взять? А с чего ему хорошо себя держать, когда дядька у него по гулящим солдаткам таскался? А Настя — так с нее что с гуся вода: я не пошел — другого найдет.

— Ну прости, прости, не хотел я, — начал извиняться Рыгор, совсем потерявшись перед этим горьким выпадом.

А Янка, которому надо было выговориться, продолжал уже спокойнее, обращаясь больше к самому себе:

— Cо мной на восемнадцатом году первый грех случился. Дружки-солдатики привели меня к одной… Я молод был тогда, глуп… Да вы и сами, пожалуй, разумеете: там совсем не то что у нас, на селе… А они еще и подпоили меня — горелочкой, бражкой…

— Ну так что ж?

— А то… Сам не знаю, как отплевался потом. Это когда раздумаешься, размякнешь — вроде сладко, а попробуешь — уходишь от нее как оплеванный весь… Неделю потом сам не свой ходил.

— Ну что ж, верно ты говоришь, Ясю. Только ведь не один ты такой. Со многими так бывает, кого рано женили или до женитьбы что было, а у нас всех хлопцев женят молодыми. Это по-первам только скверно, а потом привыкают. Ну, вот и дошли!

В Горюнцовой хате горела лучина; в розовато-оранжевом проеме окна виднелась склоненная растрепанная голова мальчика — дядька, уходя, посадил его чинить белье. Завидя их, он помахал в окно рукой и вскочил с лавки — дверь побежал отворять.

На дворе с истошно-визгливым лаем бросился им под ноги вислоухий, широколапый щенок, неуклюжий и еще глупый. Горюнец принес его около недели назад и поселил в Гайдуковой конуре. А старого Гайдука пришлось закопать под тыном: долго и верно служил честный пес, и вот подошла к концу его служба. Скупые слезы пролил Янка над старым другом, напоминавшим ему о счастливых прошлых временах, о беззаботной юности, о матери. А давно ли, кажется, был он подростком, а Гайдук был тогда молодым и резвым. С радостным заливистым лаем прыгал он вокруг юного хозяина и ловил горячим шершавым языком его руки…