Дядька - [20]

— Нет-нет, это тебе не в бирюльки играть и не в жалейку свистеть! Тут знаешь что мне будет, если хоть самая малость за околицу выйдет? Не знаешь? А я про то и знать не хочу!

Сколько просил Митрась и дядьку, чтобы тот обучал его понемножку заветной науке, да только Горюнец не то чтобы не хотел, а все как-то отмахивался:

— Ты погоди, Митрасю, вот в поле управимся, по осени с тобой и займемся…

Девочек тайному бою не обучали; и не только потому, что не женское это дело — кости ломать, но прежде всего по той причине, что большая часть приемов была разработана именно для мужчины приличного роста и немалой силы, с длинными руками и ногами и цепкими, длинными, ухватистыми пальцами. Таким образом, в женских или девичьих руках эти приемы оказались бы попросту бесполезны. Вот почему, к примеру, Леська, собираясь по грибы, по ягоды, или, поздней осенью, за терном, всегда брала с собой нож — если не для пользы, то хотя бы для храбрости.

А впрочем, все они понимали, что коли и впрямь дойдет до беды — не спасут ни быстрые ноги, ни острые когти, да и нож не всегда выручит. А потому длымские дети с самых пеленок привыкали себя беречь, в лесу ежеминутно помнили о грозящей опасности и великолепно умели прятаться при первом же подозрительном шорохе.

Кстати говоря, трагедии случались не столь и часто. И последней жертвой гайдуцких изуверств пала отнюдь не девушка. Это был дед Василь, кроткий и добрый старик, любимец всей детворы на селе. Его нашли уже мертвым; маленькое, щуплое тело старика, все иссеченное багровыми рубцами, скрутила предсмертная судорога, страшно застывшее лицо посинело, изодранная в клочья одежда пропиталась кровью. И самое жуткое — судорожно скрюченные холодные пальцы мертвой хваткой зажали светло-оранжевый, чистый и гладкий кленовый листок с зелеными прожилками.

Но Митрась еще не научился смотреть на это серьезно: деда Василя он не знал, гайдуков никогда не видел, и они покамест казались ему немногим страшнее, нежели бродяги в ночлежке. А потому все эти полные ненависти рассказы воспринимал просто как страшную сказку, от которой, может быть, и не заснешь ночью, но в которую трудно всерьез поверить.

А однажды зашел в Горюнцову хату Хведька Ножки-на вису.

— Ясю, — обратился он к хозяину (Хведька помнил его еще подростком и потому обращался с ним без церемоний), — отпусти Митраньку с нами в ночное, а?

Дело в том, что Митрась уже не раз просил Хведьку взять его как-нибудь в ночное. Он не раз видел, как длымские ребята, сжав коленями вспотевшие, ходуном ходящие конские бока, птицами летели в ночное. Иногда они проносились совсем близко, опахнув его кисловатым ветром конского пота, и мальчик с завистью провожал их глазами. Он знал, что его дядя Ваня в свое время в ночное ездил, однако приемыша никогда не посылал, а свою Буланку, стреножив, выпускал пастись где-нибудь поближе к дому. Митрась плохо еще ездил верхом, и Горюнец беспокоился, что мальчишка упадет с лошади и убьется.

Но вчера, когда они вдвоем сидели у ворот, мимо них, верхом на гнедом жеребце с веющей по ветру черной гривой, промчалась Леська. Глаза у нее блестели, щеки распылались, по ветру пушистой змеей вилась темная прядь. Панева высоко взбилась вместе с рубашкой, оголив ноги выше колен. Пальцы ног и лодыжки у нее были совсем темные, а на икрах чем выше, тем светлее, бледнее становился загар. Колени же, обычно закрытые от солнца подолом, но смугловатые от природы, отливали нетронутой нежно-палевой желтизной, а теперь в лучах закатного солнца казались розовыми.

— Ты куда? — окликнул ее Митраня.

— В ночное! С хлопцами! — прерывисто крикнула она и похлопала гнедого по шее.

— Но! Но, Ливень!

Помахала рукой на прощание и поскакала дальше, и неслась за нею следом выбившаяся прядь.

И после этой встречи Митранька так донял дядьку, что, мол, даже девчонки в ночное ездят, а его, Митраньку, все маленьким считают, что тот в конце концов сдался.

Так что теперь Хведьке не пришлось его долго уламывать.

— Ладно, нехай себе поезжает, раз ему дома не сидится! — ответил Горюнец. — Только не шибко гоните…

И вот Митранька едет в ночное. Вечером за ним забежал Андрейка, Васин младший брат, и теперь они ехали рядом: Митрась — на Буланке, Андрейка — на своей пегой кобыленке. По Горюнцову наказу, ехали тихо: ветер не бил в лицо, а лишь слабо колыхал волосы. Однако Митрась доволен: ехали бы побыстрее — не удержаться бы ему на скользкой Буланкиной спине.

Лето шло на убыль: днем еще стояла жара, солнечные лучи били напрямик, а ночи уже подернулись сквозным холодком, тьма стала чернее и гуще.

Сидя у разведенного на лугу костра, Митрась ежился от прохлады. Хорошо еще, дядька свитку велел надеть, а не то бы совсем продрог в холодном ночном тумане.

Потрескивают сучья в костре, занимаются огненным жаром, съеживаются и рассыпаются в прах подброшенные кем-то сухие былинки. Горячая зола в самой глубине костра отсвечивает рыжевато-алым — туда ребята заложили печься картошку. Над костром взлетают, вьются по воздуху искры, вспыхивающее пламя бросает оранжевые блики на лица сидящих вокруг ребят, высвечивает завитки полушубка, которым немного в стороне накрылся дед Юстин. Хлопцы сидят, как на иголках, подобравшись от холода и страха, который сами на себя нагоняют, рассказывая друг другу всякие ужасы о нечистой силе.