Двухголовая химера - [102]

Между тем огонь добрался уже до его ног.

– Взывай к Богам, еретик! Докажи, что они на твоей стороне, пусть они спасут тебя от смерти! – издевался церковник со своего возвышения.

Мощный порыв ветра внезапно обрушился на заполненную людьми площадь и едва не погасил разгорающееся пламя, народ ахнул от неожиданности и испуганно зароптал, но огонь тотчас же принялся за пищу с удвоенным аппетитом. Толпа поутихла, поглощённая зрелищем – не каждый день Мессий жгут на кострах!

Сутана на теле Сарколы загорелась и зачадила, священник конвульсивно задёргался, но по-прежнему не издавал ни звука. Люди, не понимая, почему еретик не кричит и не молит о пощаде, недоуменно переглядывались и переговаривались, кто-то крикнул жалобно: «Хватит!», но на него тут же зашипели, чтобы тот молчал.

По площади стал распространяться запах паленой плоти, фигура Сарколы загорелась уже полностью, конвульсии становились всё сильнее и сильнее, но тщательно вымоченные верёвки всё ещё держали его в огненной ловушке.

– Яви нам чудо, еретик! – крикнул церковник. – Докажи свою избранность!

Но Саркола продолжал молчать, хотя разум его уже должен был погаснуть от невыносимой пытки, и Рэн не понимал – как ему это удаётся?

И тут верёвка, связывающая его кисти, наконец перегорела. Горящий священник вдруг замер, перестав дёргаться. Выпрямился.

На площади тотчас воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском пламени и далёким завыванием ветра.

Объятая пламенем рука поднялась и ровно, без дрожи, словно на ежедневной утренней службе, сложилась в жесте благословения.

На большее Сарколы не хватило: его тело обмякло и повисло на путах уже без движения, а сверху, тая на лету, повалились задержавшиеся хлопья снега.

Оглушённый Рэн с недоумением наблюдал, как передний ряд людей, словно сговорившись, валится на колени, склонив головы, а остальные потрясённо молчат, глядя на безжизненное тело Мессии. Они видели сожжения и знали, что это такое, и как меняется человек в последние минуты перед неотвратимой смертью. И потому понимали, что на этот раз сожгли невиновного.

«Он явил-таки чудо. – думал охотник, не в силах даже моргнуть. – Всё как просили».

Кто-то взял его за плечо, это оказался Эн, как и прежде невозмутимый. Чародей едва заметно мотнул головой, показывая, что пора уходить.

Пуэри, опомнившись, бросил последний взгляд на костёр. «Словно почётные похороны умершей легенды», – подумал он, теперь не испытывая к собравшимся ничего, кроме жалости.

А потом он развернулся и пошёл вслед за осторожно пробирающимися сквозь толпу друзьями, навсегда запомнив картину с костром, исходящим неестественно белым дымом, который извивался и закручивался к небу, унося с собой душу энтолфского Мессии.

Им пришлось заночевать в столице, потому что до самого вечера не работала ни одна лавка с необходимыми им товарами.

Люди неторопливо расходились по домам в состоянии лёгкого ошеломления – это отчётливо читалось по лицам. Из уст в уста передавался рассказ о произошедшем на соборной площади, приобретая всё новые и новые детали, одни говорили об этом неохотно, другие, напротив, пересказывали взахлёб. Пропустившие экзекуцию жадно ловили каждое слово рассказчиков, а потом спешили домой, чтобы поведать о сожжении Сарколы своим семьям.

Повествование видоизменялось с ужасающей скоростью – уже к вечеру Рэн, сидя в общем зале, слышал, как примостившийся в углу бард сочиняет балладу о небесном посланнике, а за соседним столом один из мужчин рассказывал посетителям, что видел, как за спиной священника в момент смерти возникли огромные крылья, наподобие тех, что бывают у серафимов. Его рассказ не тянул на правдоподобный даже с натяжкой, но отчего-то ни один из слушателей не прерывал завравшегося зеваку. Его слушали внимательно, и, казалось, верили каждому слову.

Потому что хотели верить.

К охотнику подсели Арджин и Литесса, принеся с собой по кружке глинтвейна – любовь пуэри к этому напитку оказалась заразной.

– Теперь здесь на какое-то время станет спокойно, – сказал разведчик, отхлебнув из кружки.

– Думаешь? – вяло отозвался Рэн, на самом деле задумавшись о своём.

– Да. Воевать-то больше некому. Божественное царство на земле строить уже не станут.

– Мне кажется, народ не очень-то доволен, что лишился любимчика, – возразил Рэн, но в ответ ему Архимагесса лишь махнула рукой.

– Это ерунда. Церковь сделает из Сарколы мученика, и все будут довольны. Он и сам себя им сделал на площади. Никто не посмеет винить в его смерти церковников, потому что фактически горожане сами затащили его на костёр. Найдут какого-нибудь козла отпущения, может быть даже того епископа, что так горячо обличал Сарколу, и сожгут его на том же месте. У него-то вряд ли хватит выдержки вести себя с таким же достоинством. Будет кривляться и орать, как все остальные. Так что народ успокоится.

– И при этом Прокуратор своего добился, – кивнул Арджин и достал кисет, намереваясь закурить. – Саркола-то мёртв. Да и князь в накладе не остался. Ну и что, что напали на дворец? Делов-то, траур объявить. Ради сохранения трона и не на такое глаза закрывают.

– Не удивлюсь, если это нападение было спровоцировано с его согласия в том числе, – сказала Литесса, задумчиво теребя локон. – Они с Прокуратором разыграли отличную партию. Нападение на дворец, скорее всего, было просто подготовкой к сегодняшнему дню. Спровоцировали народ, чтобы выставить князя пострадавшей стороной, пустили несколько особенно мерзких слухов о Сарколе, чтобы подготовить почву. Сегодняшнее происшествие, насколько я слышала, началось с отказа Сарколы дискутировать с либрийскими епископами о правдивости своих теорий. Чем не повод подвергнуть сомнениям все его слова?