Двухгадюшник - [52]

За машиной вдруг начинается непонятная возня, доносится хлесткий звук удара. Я еще не успеваю сообразить, чтобы это все могло значить, как по ушам бьет крик Алекса: «Арест бежит!». Одновременно его сильное тренированное тело взмывает над бортом в почти балетном прыжке. Осенняя расслабленность сыграла со мной злую шутку, я реагирую на случившееся с опозданием секунды на две, плюс изначально сидел в глубине кузова. Когда я спрыгиваю на асфальт, «арест» уже метрах в пятидесяти, несется по улице не разбирая дороги и всё увеличивая скорость. Алекс отстает метров на двадцать, но уверенно сокращает дистанцию. Боковым зрением фиксирую Дегустатора, тот тянет с плеча автомат и в полголоса цедит сквозь зубы уставную формулу: «Стой, стрелять буду!». Не отвлекаясь на него, проскакиваю мимо и несусь, расплескивая лужи вслед за Алексом. В голове настойчиво бьется мысль, о том, что Дегустатор полный кретин, мало того, что вообще позволил «аресту» бежать, так теперь еще и предупреждение произносит почти шепотом, услышат его, как же! Ботинки выстукивают барабанную дробь, еще быстрее, не уйдешь, урод! Алекс уже почти рядом, еще чуть-чуть, еще рывок… Неожиданно перед глазами всплывает текст инструкции:

«Арестованного, совершающего побег, конвойный предупреждает окриком: «Стой, стрелять буду!». При неподчинении этому требованию конвойный применяет по нему оружие».

«Применяет по нему оружие! ПРИМЕНЯЕТ ПО НЕМУ ОРУЖИЕ!!!» — молнией проносится в мозгу. Он что, собрался стрелять? Посреди города! Придурок! Зачем, и так достанем?!

По инерции пролетаю еще несколько шагов и разворачиваюсь. В этот момент и грохает выстрел. Не успел… Как в замедленной съемке мучительно долго неловко кувыркнувшись падает «арест». Готов, без сомнений, даже с такого расстояния вижу быстро расплывающееся из-под затылка бардовое пятно. Подбегаю к Дегустатору, вырываю у него из рук автомат, кажется, еще матерю его на чем свет стоит и вдруг натыкаюсь на совершенно спокойный даже какой-то безмятежный взгляд его голубых глаз. Это так нелепо, что я даже перестаю осыпать сослуживца ругательствами, он только что застрелил человека и никаких эмоций.

И только тут до меня начинает доходить, разрозненные куски на которые в горячке не обратил внимания складываются в единое целое. У Дегустатора ни царапины, какой бы рохлей по нашим меркам он не был, но уж один на один против «ареста» продержаться несколько секунд пока мы не выпрыгнем из кузова смог бы. Потом это формальное предупреждение, положенное по закону, но сказанное так, чтобы предупреждаемый наверняка не услышал. И, наконец, сам выстрел в тот момент, когда мы с Алексом уже почти достали беглеца. Догадка в буквальном смысле обжигает, я в инстинктивном ужасе отшатываюсь от убийцы и задаю совершенно дурацкий вопрос:

— Ты что, специально его убил?

Он кривит губы в жалкой гримасе, только сейчас замечаю, что они дрожат, а над верхней мелким бисером высыпали капельки пота. Резко встряхиваю его за плечи.

— Придурок, ты что наделал?! Ты его специально пристрелил! Ты! Его! Специально!

Я уже не спрашиваю, а утверждаю, с каждым словом тряся мягкое, как тряпичная кукла тело все сильнее.

— Не должны такие жить… — наконец произносит Дегустатор, отводя глаза в сторону.

И неожиданно жалко шмыгнув носом, добавляет:

— У меня сестренка младшая растет…

Я разжимаю руки. От здания прокуратуры к нам уже бегут люди.

* * *

Парень замолчал и потянул внезапно озябшие руки к костру, к живому теплу огня. Девушка несколько минут терпеливо ждала продолжения истории, не решаясь тревожить внезапно задумавшегося рассказчика. Наконец молчание стало таким невыносимо неловким, что она решилась:

— А что было дальше?

— Дальше? Дальше все как обычно… Прокуратура признала действия Дегустатора правомерными и отказала в возбуждении уголовного дела. Мы целый месяц сидели на казарменном положении, потому что «арест» оказался местным, откуда-то с области, и городской Комитет солдатских матерей просто взбеленился. Нам устраивали митинги протеста и пикетирование училища. А потом все как-то само собой успокоилось. Вот такая история.

Парень не стал рассказывать про то, как изменилось отношение к Дегустатору после этого случая. Как с опаской и брезгливым интересом общались с ним преподаватели, знавшие или подозревавшие правду, как уменьшился круг его друзей и приятелей. Да и личный позывной теперь у него был не Дегустатор, а Палач, а это уже говорит о многом.

А еще парень думал о том, что им, курсантам конца 80-х, последним солдатам Империи, как они в шутку себя называли, так или иначе всем довелось попробовать смерть на вкус. Слишком много на их долю выпало разборок на окраинах бывшей великой страны, да и в центре дело обстояло не лучше. Он вспоминал себя в такие моменты: когда нажимал на спусковой крючок, захлебываясь от страха и ненависти, страстно желая убить, чтобы самому не быть убитым, и, наоборот, когда голова оставалась ясной и холодной, а мозг трезво просчитывал варианты выполнения боевой задачи. Но в любом случае он всегда действовал по приказу, а приказ, как известно, снимает половину страха и девяносто процентов сомнений. А вот так, как Дегустатор, самому приговорить человека, взвесить тяжесть его проступков и решить — такой жить не должен…