Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [77]
Между тем тучи сгущались на главном театре войны, в Восточной Пруссии. В штабе считали, что поражения не миновать. Друзья молодости царя, члены уже бывшего Негласного комитета, советовали Александру мириться. 2 (14) июня произошло несчастное для россиян сражение под Фридландом.
Последовали тильзитские встречи двух императоров, сперва на плоту посреди Немана, затем – в более подходящей для бесед обстановке. В первый раз в своей жизни Наполеон заключал мир, не вступив на территорию неприятеля. Впервые два его гонца, посланные с предложением о перемирии, вернулись ни с чем, лишь третий принес весть о согласии царя на свидание. Россия не была сломлена, на западе страны располагалась 200-тысячная армия, у Наполеона под рукой – 100 тысяч человек. Ничего похожего на прежний опыт – разгром армии противника, преследование его войск кавалерией, диктат условий примирения в столице. А здесь – отступавшие от Фридлянда российские полки на виду у французов переправились через Неман, последняя обозная повозка прогрохотала по мосту, потом казаки сожгли все переправы на глазах у вражеских кавалеристов.
Наполеон во время переговоров не топал ногами и не бил посуду, как случалось ранее, а очаровывал царя. Александра следовало залучить в союз против Англии, что было мыслимо лишь в случае партнерства, а не подчинения. Требовалось создать хотя бы видимость равноправия. Наилучшим выходом представлялось направить российский экспансионизм в балканском направлении, а в качестве искупительной жертвы представить Османскую империю. Однако предавать так просто державу, с которой вместе совсем недавно собирались воевать против России, не годилось, тем более что в таком случае Высокая Порта могла переметнуться на сторону Англии. Статьи 21–24 Тильзитского договора предусматривали прекращение военных действий на Дунае, вывод российских войск из Молдавии и Валахии (без права их занятия турецкими), посредничество Наполеона при заключении мира между Петербургом и Стамбулом «с выгодами и достоинствами для обеих империй». Достичь невозможного – удовлетворить обе стороны – поручалось Наполеону. Зато четко и определенно в трактате обозначались приобретения Франции: к ней отходили Бока Которская (Катарро) и Ионические острова. Самой важной, с точки зрения Александра, являлась статья 8 навязанного ему в тот же день 25 июня (8 июля) 1807 года оборонительного и наступательного союза с Францией, в которой говорилось, что если Порта не примет посредничества Франции или «если после принятия оного случилось бы, что в трехмесячный срок по открытии переговоров последние не привели бы к удовлетворительному результату, то Франция будет действовать против Оттоманской Порты, обе договаривающиеся стороны вступят в соглашение о том, чтобы освободить из-под ига и мучений турецких все провинции Оттоманской империи в Европе за исключением города Константинополя и провинции Румелия»[346]. Протесты турецкой стороны Париж отверг: «Разве должен император ради того правительства, непостоянного, капризного, жестокого, отказываться от почетного мира с Россией?»[347].
В Тильзите произошел крутой поворот в российской внешней политике. Бонапарт в одночасье превратился из «неистового врага мира и благословенной тишины» и даже «гонителя веры Христовой» в союзника. Александр взвалил на свои плечи колоссальную ответственность за совершенный шаг. Произошел раскол в царской семье. Брат Константин занимал капитулянтскую позицию и однажды открыто, «при всем честном народе», поссорился на этой почве с государем. Мать, Мария Федоровна, и сестра Екатерина, напротив, предостерегали его от сговора с «Бонапартием». Но, как царь сказал в объяснении с матерью, «бывают обстоятельства, в которых нужно думать преимущественно о самосохранении, и не руководствоваться никакими правилами, кроме мысли о благе государства»[348].
И все же новая внешнеполитическая концепция возникла не на пустом месте. В правящих кругах существовала группировка, полагавшая, что союз с Англией обходится слишком дорого, и что он привел к плачевным результатам. Некоторые сановники надеялись, что Европы хватит на двоих и Наполеон оценит российское сотрудничество по достоинству. Придерживавшийся этой точки зрения граф Н. П. Румянцев стал канцлером. Н. К. Шильдер замечал: «Наполеон уже издавна сознавал, что ему нужно приобрести для Франции серьезного континентального союзника, на которого можно было бы положиться в будущем». Сам Бонапарт писал Талейрану: «Необходимо, чтобы все это кончилось системой тесного союза или с Россиею, или с Австриек»». Субъективное желание существовало. Однако установить с союзником доверительные, с учетом интересов последнего отношения французский властитель был не в состоянии, его экспансионизм не знал берегов. В этом противоречии состояла психологическая драма Наполеона. Э. Дрио констатировал: Бонапарт не собирался открывать русским доступ к Средиземному морю, «никогда он не хотел делить с ними старый римский мир»[349]. Завоеватели ненасытны по природе, яркий их представитель, воссевший на трон в Париже, не собирался «по-честному» производить раздел Европейской Турции, во что на какое-то время поверила отечественная дипломатия. Наступил свого рода «тильзитский зигзаг» во внешней политике, самодержавие стремилось доказать, что союз с Францией принесет не одни убытки, а даст на руки и политические козыри. Заблуждение длилось недолго. Франция уже вплотную подобралась к Балканам и не желала отдавать их на откуп России или Австрии и безучастно взирать на укрепление их мощи. Еще одно соображение тревожило Париж: безмерное ослабление державы султана превращало ее восточные владения в легкую добычу для англичан.
