Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [79]

Молдавия и Валахия стали театром военных действий и были заняты российскими войсками.

Но об этом – ниже.

* * *

Поворот во внешней политике был крайне непопулярен в дворянских, военных и купеческих кругах России. Удаленные в отставку друзья молодости императора вели проанглийскую пропаганду. Царю и канцлеру следовало продемонстрировать, что дружба с Бонапартом кое-какие дивиденды все же приносит, и они принялись оказывать нажим на французского посла А. Ж. Савари. Александр полагал, что, если Османской империи «все же суждено рухнуть, положение России позволяет ей надеяться унаследовать часть ее останков». Посол передавал в Париж высказывание Румянцева относительно Дунайских княжеств: «Будет лучше, если вы предоставите их нам сегодня, чем тогда, когда это не будет иметь для нас двойной цены». Савари не был профессиональным дипломатом, он служил больше по полицейской части, но и он сознавал недружелюбие окружающей аристократии, непопулярность французского союза и предупреждал, сколь опасно идти на обман питаемых в Петербурге надежд[356]. Сменивший его в конце 1807 года тонкий дипломат А. Коленкур чуть ли не в первом своем донесении предупреждал: царь «лично не имеет никаких видов на расширение, но, чтобы оправдать в глазах народа или, лучше сказать, знати и армии союз с Францией и объявление войны Англии, нужно показать, что из этого извлечена выгода»[357]. Послы говорили Наполеону суровую правду, но он тянул, и лояльный к России Коленкур, послушный инструкциям, лицемерил в переговорах.

Все это было совершенно неприемлемо для Александра, а по мере того, как исчезал тильзитский синдром и стали проступать слабости в позиции «владыки полумира», – попросту нетерпимо. Посол в Париже граф ПА. Толстой, в прошлом боевой генерал, раньше других распознал химерическую суть выдвигавшихся время от времени Бонапартом проектов раздела Турции. Его вежливая и холодная сдержанность доводила Наполеона до бешенства. В декабре 1807 года посол писал царю: «Надежда восстановить с сим правительством долговременный и основательный мир есть обман, коим ослепляются слабые умы, не чувствующие в себе никакой силы сопротивления, теряя тем самым время и самые способы приуготовить себя к обороне. Действия необузданной власти императора Наполеона, деятельность и искусство людей, его окружающих, необыкновенны. Гишпания и Португалия скоро падут под иго Франции, а потом восстановление Польши будет предметом его славолюбия». Следует, не мешкая, готовиться к схватке с ним, «ежели же не примутся нужные меры, то внезапно и с удивлением увидим мы французские армии на границах наших, и тогда последствия будут неисчислимы». В другом письме Толстой предрекал: «Прежде, чем напасть на русского колосса, Наполеону необходимо сокрушить все вокруг него, постараться полностью его изолировать, отделив от него Австрию». Что же, посол не только правду говорил, но и вперед смотрел.

В 1808 году прозвучали первые удары колокола, предвещавшие упадок и гибель наполеоновской державы. Правда, тогда ни сам император, ни его недруги об этом не задумывались. В феврале британское правительство устами короля Георга объявило, что намерено сражаться до конца. В мае испанцы восстали против попытки порабощения своей страны. В июле под Бейленом впервые сложил оружие целый корпус французских войск. В Португалии высадились британские войска под командой генерала Артура Уэлсли, будущего виконта, графа и герцога Веллингтона, и двинулись в Испанию. А сам Наполеон, в полном соответствии с мрачными предсказаниями Толстого, стал готовиться к расправе над древней и непокорной испанской землей.

Союз с Александром, связывавший тому руки, стал ему нужен позарез. Еще 2 февраля 1808 года он сочинил царю письмо, полное заманчивых, но ни к чему не обязывающих обещаний. Он провозглашал наступление «эпохи великих перемен и великих событий», предлагал организовать поход на Индию, ввернув намек на то, что согласен на «предварительные условия», связанные с этим предприятием. Посол Коленкур получил другое письмо, предназначенное царю, коему надлежало вручить копию. В нем Наполеон свидетельствовал о своей готовности подумать о разделе Османской империи. Не случайно предложение делалось не в прямом обращении к Александру, а в бумаге, относившейся к разряду внутренней переписки, в первом случае упоминание о судьбе султанских владений носило на себе печать международного обязательства, во втором это было размышление вслух.

Пребывая во власти иллюзий, канцлер Н. М. Румянцев приступил к совещаниям с Коленкуром. Разложили карты, делили шкуру неубитого медведя. Румянцев был щедр: Дунайские княжества и Болгария, а заодно Константинополь с Проливами – России; Эпир, Фессалию, Морею, Албанию, острова Эгейского моря – Франции; привлечь к разделу Австрию, посулив ей Боснию и Герцеговину. Коленкур счел нужным заметить, что не уполномочен ни принимать, ни отвергать какой-либо план, но воспротивился лишь против передачи обоих проливов России и предложил выделить Франции Дарданеллы[358]. Румянцев возражал, и стороны приняли соломоново решение и составили два проекта договора, выражавших точку зрения того и другого правительства. Самодержец, полагавший, что затея Румянцева чревата европейским катаклизмом, тем не менее не мешал разглагольствованиям министра, а Коленкур, в соответствии с полученными инструкциями, «проявлял интерес» к излагаемым схемам