Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [152]
Заботы троицы были посвящены не расплодившимся социалистам, а улаживанию европейских, и прежде всего балканских, дел. Партнеры были заинтересованы в поддержании стабильности на континенте (пока что). Берлину следовало озаботиться приобщением южных немцев к прусским порядкам, что требовало и времени, и хлопот. Австро-Венгрия, выдворенная из Италии и Германии, с непрекращавшимся кипением национальных страстей, временно притихла в своих балканских притязаниях. Россия, которая всегда стояла на страже европейского мира, проводила курс на возрождение балканских народов эволюционным путем. Война устранялась из процесса как средство катастрофическое для страны и гибельное для проводившихся преобразований. Резко обострились отношения с Великобританией на почве споров о разграничении в Средней Азии. Обеспечить себе тыл на случай перерастания напряженности в открытую схватку было просто необходимо. Поэтому – никаких фантастических устремлений на Востоке, крайняя сдержанность и осторожность. Александр II сказал как-то: пусть Османская империя существует, пока не придет час ее развала, тем более что заменять ее нечем.
Трудно шло сближение с «изменницей» – Веной. В 1871 году внешнеполитическое ведомство монархии возглавил представитель венгерской магнатской группировки граф Дьюла (Юлиус) Андраши. Его предшественник К. Бойст еще не расстался с мечтой о реванше, мадьяр же смирился с пребыванием Австро-Венгрии в младших партнерах у Второго рейха в обмен на поддержку австрийских позиций на Балканах.
Андраши в узком кругу определял свою позицию кратко: «Протянем руку Германии и покажем кулак России»[648]. Но на секретном совещании у императора и короля Франца Иосифа в феврале 1872 года никто не одобрил его авантюристических замыслов. Граф Дьюла поспешил перекраситься и лгал столь упорно, изощренно и правдоподобно, что ввел в заблуждение даже опытную российскую дипломатию. Горчаков поверил в искренность своего нового австрийского партнера, тот заверял его, что лишь мир позволит сохранить баланс дуализма в монархии и избежать в ней немецкого преобладания. Послу Е. П. Новикову он представлялся чуть ли не агнцем.
Процедура оформления союза происходила не то что открыто, а можно сказать, парадно. В Берлине гремели оркестры, солдаты шагали на парадах, смотрах и разводах, на торжественном обеде в Белом зале старого замка рекою лилось шампанское, множество братьев наших меньших расстались с жизнью на охоте, кайзер-дядя и царь-племянник заключали друг друга в объятия. Они и министры соревновались в произнесении миролюбивых деклараций. Но на Певческом мосту знали: Германия изыскивает возможность новой расправы над Францией без вмешательства России. Поэтому во всех случаях, предусматривавших российско-германское военное сотрудничество при нападении на одну из держав, делалось исключение для Франции: в случае ее вовлечения в конфликт Россия сохраняла свободу рук. Александр II счел нужным успокоить Париж – ничего против него не замышляется. Горчаков оставался убежденным сторонником сотрудничества с тогдашней Третьей республикой: «Мы желаем, чтобы Франция, залечив раны, восстановила силы и заняла свое место в Европе… Какое правление ни установилось бы во Франции без различия его имени и формы, оно встретит с нашей стороны самое дружеское расположение, ибо оно не станет угрожать ни общественному строю, ни всеобщему миру, в сохранении которых мы заинтересованы»[649].
Договоренность, скрепленная подписями трех величеств, выглядела скромно и маловыразительно: в случае возникновения угрозы войны они обещали не заключать новых союзов, а договориться между собой об образе действий, которого следует придерживаться сообща.
В российском министерстве наступило время восторгов: именно согласие, установившееся между тремя дворами, дает гарантию как для избежания осложнений на Востоке, так и для предотвращения европейской конфронтации. В отношениях с Веной «вызывающее раздражение прошлого забыто, фантомы панславизма, пангерманизма, венгеро-дунайской державы низвергнуты на полагающееся им место»[650]. Появление всей этой фантастики можно приписать лишь воздействию психологического фактора: с Дуная вдруг потянуло мирным ветерком, отечественная дипломатия, засидевшаяся в одиночестве, сумела кое о чем договориться, не чуждый тщеславию император Александр чрезвычайно гордился своим участием в заключении союза и считал его своим детищем, а МИД никогда не страдал от отсутствия в нем льстецов. Усилия трех императоров привели к кратковременному успокоению на юго-востоке Европы. Не более того. Никаких гарантий они не принесли, что показало ближайшее будущее.
Франция неожиданно быстро восстанавливала силы. В 1875 году началось перевооружение ее армии. Немецкая печать подняла оглушительную шумиху: растет угроза. Никто не сомневался, что Бисмарк затеял военную тревогу. Люди серьезные понимали – мощь Второго рейха несоразмерна с французской. Акция готовилась грубо и топорно, совсем не в стиле Бисмарка, слывшего мастером тонких политических комбинаций. Но ведь недаром Горчаков придавал такое значение страстям в политике. Под явно надуманным предлогом готовилось сокрушение величайшей державы с более чем тысячелетней историей и рывок к европейскому господству государства, еще в начале столетия числившегося слабейшей мировой державой. Все это означало удар сокрушительной силы по влиянию, могуществу, политическому весу России. Только недавно залечили раны Крымской войны, в которой подобной цели пытались добиться Великобритания, Франция, Турция и Сардиния, – и по ничтожному поводу угроза повторялась.
