Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [123]
Меншиков приободрился было, достигнув со своим французским партнером, при содействии Стрэтфорда, согласия о службе православного и католического духовенства в почитаемых храмах: «Дело о Святых местах соглашено между французским послом, Портою и мною… Окончательному соглашению сему много способствовал лорд Редклифф. Но это его доброжелательство миновалось»[519]. Султан оформил достигнутую договоренность своим ферманом, «вопрос о куполах, входах, звездах, ключах и привратниках, – писала А. Е. Мэнж, – был урегулирован к удовлетворению России»[520].
Предметом забот Стрэтфорда являлась не церковная служба, а нечто другое. По словам Д. Голдфрэнка, «его не слишком скрываемой целью являлся подкоп под Кючук-Кайнарджийский и Адрианопольский договоры и установление де-факто европейского протектората над всеми оттоманскими христианами». Или, в ином варианте: «Посол ее величества усмотрел свой шанс – сокрушить договора Кючук-Кайнарджийский и Адрианопольский»[521]. С помощью дипломатических маневров Россию собирались лишить положения, достигнутого в итоге кровопролитных войн и блистательных побед. Посол делился своими планами с Форин-офис: он и представитель Франции Е. де Лакур «должны сформулировать ответ, который турецким министрам следует дать российскому послу с тем, чтобы превратить вопрос из русского в европейский»[522].
Поскольку Россия в концерте держав по всем балканским и ближневосточным делам пребывала в одиночестве, формула означала вытеснение самодержавия из региона и возобладание в нем Великобритании.
Тон демаршей Меншикова изменился, в них зазвучали просительные нотки. Императорское правительство, обращался он к Ч. Стрэтфорду, «будучи чуждо претензиям на преобладание в чем-либо», «требует сохранить то, что существовало аб антико». А тот, ради придания убедительности версии насчет хищных устремлений царизма, пошел на прямую фальсификацию. Вместо слов о праве российских посланников «делать представления» перед Высокой Портой в английском переводе было записано: «давать распоряжения», и в таком искаженном виде российская позиция была представлена в Палате общин[523]. Порта со смирением следовала всем «советам» лорда, его биограф именует оные «инструкциями», Меншикову оставалось проклинать «тиранический нрав» «великого элчи».
6 мая генерал представил последний вариант возможной договоренности. Россия фигурировала в нем в следующем контексте: падишах «соизволил оценить и серьезно принять во внимание переданные через российского посла откровенные и искренние представления в пользу восточной православной церкви»[524]. Формулу сочли посягательством на суверенитет Османской империи и отклонили. По свидетельству Д. Голдфрэнка, еще в начале XX века «ведущий французский ученый счел турецкую оппозицию глупой, а в наши дни видный американский историк нашел, что «трудно», а другой – что «невозможно» обнаружить в ней какую-либо «угрозу независимости и суверенитету султана»[525]. Недаром, однако, говорится: кто ищет, тот обрящет.
8 (21) мая Меншиков со свитой и сотрудниками миссии покинул ставший негостеприимным Константинополь. Канцлер К. В. Нессельроде предавался заклинаниям: Россия лишь хочет, чтобы ее единоверцы «сохранили то, чем обладают», «может ли столь умеренная, столь справедливая претензия, не затрагивающая прямых интересов ни одного иностранного государства, повести за собою разрыв? Я в это никогда не поверю. Для этого здравый смысл должен покинуть землю»[526]. Его никто не слушал.
Международная обстановка сложилась хуже некуда. Режим Второй империи во Франции, располагавший многочисленной пехотой, единственно способной бросить вызов российской армии, ломился в британскую дверь. Австрийский кайзер Франц Иосиф готовился ответить черной неблагодарностью царю за помощь в подавлении Венгерской революции в 1849 году. В доверительном письме матери эрцгерцогине Софии он делился своими намерениями: «Наше будущее – на Востоке, и мы загоним мощь и влияние России в те пределы, за которые она вышла по причине слабости и разброда в нашем лагере. Мы доведем русскую политику до краха. Конечно, нехорошо выступать против старых друзей, но в политике нельзя иначе. Наш естественный противник на Востоке – Россия»[527]. Континентальные либералы недобрым словом вспоминали подвиги Николая в борьбе с гидрой революции в Венгрии, Молдавии и Валахии. А тот пребывал в стране грез, и британцы ушам своим не верили, внимая его заверениям: «Вы должны понять, что когда я говорю о России, я говорю и об Австрии. Наши интересы в отношении Турции совершенно идентичны»[528]. А из Вены в Лондон поступала совсем иная информация. Канцлер К. Ф. Буоль отмежевывался от России и выступал за коллективное решение восточного вопроса. Позднее, спустившись с небес на землю, царь разразился бранью по адресу австрийца: «Он что, рехнулся?», «Каналья!!!», «Мерзавец!!», «Негодяй!»[529].
Ч. Стрэтфорд пригласил к себе представителей Франции, Австрии и Пруссии, и их совещание одобрило сопротивление бедняжки Турции натиску российского медведя. Это был тревожный признак.
Но все же даже в британском кабинете далеко не все рвались в бой. Колебаниям предавался премьер-министр Д. Абердин, в Австрии к мирному решению склонялись генералы. Поиски примирения продолжались, известно 12 попыток достичь согласия. 22 июня (3 июля) 1853 года царь совершил роковой шаг, два армейских корпуса по его приказу начали переправу через реку Прут. Дунайские княжества, Молдавия и Валахия, подверглись оккупации. К. В. Нессельроде клялся, что и в мыслях нет сокрушать Османскую империю и цель акции – подвигнуть Высокую Порту к уступчивости. В ответ посыпались ноты протеста с требованием немедленно и без всяких условий княжества оставить, что означало признать ошибкой факт их занятия.
