Двойной узел - [16]

Филимонов отвел его руку, вкрадчиво сказал:

— Здравствуй, Мухомор.

Тот пристально оглядел их обоих, прищурился:

— Здравствуйте, коли не шутите. Давненько меня так не кликали. Кто такие есть? Кишка, ты, что ли?

— Худая у тебя, Мухомор, память стала, сгубил ты ее этим вот делом. — Филимонов подошел к столу, постучал пальцем по бутылке. — Негоже старых знакомых забывать. Оперуполномоченный Филимонов.

Мухомор немного помолчал, вспоминая, затем быстро вытер руки какой-то грязной тряпкой и, осклабившись, сунул старику дряблую ладошку.

— Здорово! Опять по мою душу прискакал? Как вынырнул, ей-бо. А я тут живу, ни сном, ни духом.

Старый опер глядел в окно, будто не замечая протянутой руки. Потом сказал:

— Нехороший ты, Мухомор, человек. Ты зачем мне тогда, в сорок третьем, наврал, что никакого старшего лейтенанта знать не знаешь? Правду-то закосил, а? Расскажи-ка давай, ну.

— А зачем тебе? — осторожно спросил Мухомор.

— Да мне-то зачем! — махнул рукой Филимонов. — Вот, человек интересуется. Из органов. Убийство раскрывает. Да ты не трусь, чего тебе теперь бояться?

— А я и не боюсь. Тридцать два года прошло — мне что было и что не было — все списалось. Но помогать вам не хочу и не буду. Старые, знаешь, счеты.

— Будешь. Я к тебе, Мухомор, как к человеку сегодня пришел, и это ты понимать должен. Мне через месяц шестьдесят девять стукнет, а я пять суток спать не ложился — все тебя искал да рыскал. Ты уж это поимей в виду. И человека, — он показал на Семакина, — не огорчай, ох не огорчай, большой это человек.

— А ты меня не пугай! Тогда не испугал — теперь подавно. Я, конечно, спрашивать не стану, как ты меня, старая ищейка, нашел. Я ведь — помнишь — в сорок четвертом отсюда дернул — да сел аж в Алма-Ате, по чужой ксиве.

— Я знаю, — спокойно сказал Филимонов. — Только зачем, скажи на милость?

Мухомор обмяк на табуретке, замотал головой.

— Больно боялся тогда, начальник. Уж так боялся — волком по ночам выл, грудь царапал. Через полгода успокоился маленько. Только вдруг чую — цапает меня кто-то. Да потихоньку, да незаметно, да ловко так, — обезумел я тогда, рванул отсюда через весь Союз да в Алма-Ате на первой же карманной краже и попался.

— Это я тебя цапал, — вздохнул бывший оперуполномоченный. — Не ушел — развалил бы тебя, пожалуй, данные кой-какие были.

— Пусть так. А теперь — не будет у нас разговору. Зря тревожились. Я хоть и старый, а себе не враг.

— Нет, враг! — Филимонов грохнул кулаком по столу. — Смотри, Пашка, знаешь ты меня! Тогда — ладно! Война была, всякое случалось, упустил тебя. А теперь не выпущу! Не только это — все твои дела на свет вытяну. А чем они пахнут — не тебе рассказывать. Это первое. А второе, — старик достал из кармана фотокарточку, которую взял в машине у Семакина. — Вот! Узнаешь?

Мухомор глянул на фотографию, выронил ее. Подбородок его затрясся, он пытался рукой унять эту дрожь, но руки тоже не слушались — прыгали, прыгали…

— Нн… нн… — мычал он. — Ннашли все ж таки. Не уж… за наши дела?

Филимонов кивнул Семакину. Тот вышел, принес воды. Мухомор выпил и чуть-чуть успокоился. Даже приободрился.

— Так, — пытливо вглядываясь в лица Филимонова и Семакина, сказал он. — Допустим, скажу теперь что-нибудь. Или не скажу. Толк-то будет?

— Ничего не обещаю, — пожал плечами Семакин. — Хотя, думаю, что вам есть смысл рискнуть. Это, во-первых, помощь следствию, во-вторых, чистосердечное признание, в-третьих, давненько дело было, суд может и сроки давности применить. Хотя это уж им решать, не мне. Главный козырь у вас — признание, помощь следствию.

Мухомор судорожно вздохнул, прикусил губу. Сказал глухо:

— Мне теперь даже вспоминать о тех делах страшно. Всю жизнь в страхе за них прожил — вдруг, думаю, докопается кто. А теперь вот — хоть и боюсь, а все полегшее как-то. Ну, уговор в силе, значит? — осторожно спросил он. — Насчет признания, помощи следствию и прочее. Замолвите словечко?

Филимонов вопросительно глянул на капитана. Тот кивнул.

Рассказ старого Мухомора

— Чертулов, значит, я, Павел Кириллович. Из местных — все здесь жил, за некоторыми изъятиями. Я в эту блатную бучу своей волей влез. Вроде все парнишки свои были — играли вместе, тому подобное, глядь: один на фабрику пошел, другой учиться, третий в красные командиры навострился, четвертый на углу стоит, «перышком» играет — вроде меня! Компания поначалу большая была, да мы уж лет в пятнадцать на свою тропочку втроем скатились — я, Леха Чибис, да Гено Ряха (ряшка здоровая была, красная — вот и прозвали). Валька Хан нас к себе сманил — он уж тогда вовсю среди воров крутился и срок успел отбыть; в нашем дворе жил. А песни пел — плакали мы, бывало. До того любили песни его слушать — я, Леха да Гено. А он попоет-попоет, потом на лавочку с нами сядет и давай про блатную жизнь рассказывать. Скокари, домушники, ширмачи — да уж так-то они хорошо живут! Не работают, рестораны, девки — «марухи» по-ихнему. Ну, тут глазки у нас заблестели: сведи да сведи нас, Валька, на «дело». Пообещал к пахану отвести. Привел — дом двухэтажный, внизу чистенько, аккуратно все, хозяин сидит в очках, чаек из самовара попивает. Вот, — Валька говорит, — Семен Кондратьевич, — пополнение к тебе привел…