Двойное преступление на линии Мажино - [56]

Назначенный на это утро смотр, которым Ардан руководил, как всегда, с увлечением, переключил их внимание. К одиннадцати часам рота вернулась в лагерь. Была суббота. Как только раздалась команда «разойдись!», все отправлявшиеся в увольнение поспешили в казармы. Кунц собирался провести уик-энд в семье, Легэн думал съездить в Париж, а Капелю предстояло обеспечивать дежурство на случай отсутствия Ардана, который никого не посвящал в свои планы. Но только военнослужащие, оживленно переговариваясь, разошлись, как горнист на контрольно-пропускном пункте, поочередно поворачиваясь во все четыре стороны, протрубил «офицерский сбор»:

«Лейтенант, капитан и майор —

У полковника сбор, у полковника сбор!»

Финал прозвучал совсем скорбно. Эта мелодия никогда не предвещает ничего хорошего, тем более в субботнее утро. Но то, что за ней последовало на этот раз, превзошло самые пессимистические ожидания.

Когда весь офицерский состав собрался в актовом зале, самый старший по возрасту капитан, временно командовавший батальоном, без всякого вступления сказал:

— Я только что получил приказ начать в полдень учения по боевой тревоге с занятием объекта. Нет, продолжительность учений не определена. Мне приказано: «Впредь до нового распоряжения». Очень оригинально! Тем не менее есть одна тревожная деталь: нам приказано действовать в максимально приближенной к боевой обстановке, оставить лошадей в лагере, увезти с собой кухни, снабдив их продовольствием согласно уставу, и т. д. Судя по всему, нелишне будет думать, что учения продлятся дольше, чем обычно.

Поскольку со всех сторон посыпались вопросы, командир добавил: — Вопросы мне задавать бесполезно. Я знаю не более того, что сообщил вам. Подождем прибытия нового командира. Да, он будет здесь сегодня вечером. Нет, я не знаю, кто это.

В спешке был поглощен дневной солдатский обед, и менее чем через полчаса батальон уже углубился в лес. Состояние духа его воинов было вполне в традициях французской армии, которая всегда ворчит, но шагает — этакая удивительная смесь хорошего настроения и «бузотерства», уверенности в себе и упования на Бога, метких суждений о скотстве своего ремесла и глупости начальства и плохо скрываемой гордости за приложенные усилия и исполненный долг.

Офицеры же демонстрировали перед солдатами невозмутимость либо веселость и не позволяли себе думать о горечи такого испытания и вслух сомневаться в его полезности, особенно в необходимости устраивать все это во второй половине дня в субботу. Ардан и сам пребывал в мрачном настроении. Перед этим он молча выслушал сетования окружавших его во главе ротной команды лейтенантов. В конечном счете он с ними был согласен.

— В самом деле, — сказал он, — если бы это была война. Тогда допустимо все что угодно, даже глупость. Но сейчас еще мирное время, а нам не дают хоть немного пожить по-человечески.

— По крайней мере ясно, — подал реплику Легэн, — что положение серьезнее, чем мы думаем, чем пишут об этом в газетах.

Все замолчали, задумались.

И действительно, даже официально подтверждалось, что дипломатическая атмосфера насыщена угрозами и готовыми разыграться бурями. В то время как, по последним данным, половина Австрии находилась в руках мятежников и сражения шли в предместьях Вены, фронт бывших союзников представал совершенно разобщенным и непрочным перед лицом грозной и таинственной, как сфинкс, Германии.

Италия все еще сражалась с кавалерией Святого Георгия в Абиссинии[32], а такие войны всегда бывают затяжными и кровопролитными. Победа лейбористов в Великобритании, не изменив ни на йоту имперскую политику страны, уменьшила надежды на ее твердую дипломатическую поддержку и автоматическое военное сотрудничество на континенте… Советы, пребывая то во власти панического ужаса перед военным поражением, то в надежде ускорить взаимоуничтожение так называемых капиталистических государств, кричали «караул!», хотя на них еще никто не нападал.

А Германия, наоборот, молчала. Даже Геббельс уже в течение недели не произнес ни одной речи. Ее пресса, явно выполняя указание блюсти осторожность, ограничивалась объективными сообщениями об австрийской гражданской войне. Жестокие полицейские меры, беспощадная цензура нависли над этой большой страной как непроницаемая маскировочная сеть. Однако в последовавших один за другим трех серьезных инцидентах на чешской границе пролилась кровь. Пражские газеты обвинили Германию в проведении мобилизации.

Невозмутимая французская пресса каждый день предрекала неизбежную победу австрийского правительства. Никто даже не пытался поднять по тревоге Лигу наций, ежегодное заседание которой должно было состояться через несколько дней при всеобщем безразличии.

Что это, беспечность? Или смирение перед неизбежной судьбой?

— В конце концов, — сказал Кунц, — мировой конфликт не вырастает вот так, за несколько дней, как сюрприз.

— Сюрприз лишь для вас и для меня, — возразил Ардан. — Думаете, в июле четырнадцатого мы знали, что будет война… А на этот раз, я уже говорил вам, все будет гораздо грубее, без объявления, можете мне поверить.

— Таким образом, то, что мы делаем, быть может, не так уж и бесполезно, — подал голос Легэн.