Двойное преступление на линии Мажино - [40]
Темнота потихоньку обволакивала сад, молча обступала террасу, усиливая атмосферу интимности. Все притихли.
Неожиданно для всех Кунц сказал:
— Здесь, в тиши нашего пристанища, мы с трудом можем представить себе, что где-то в этот момент сбились с ног канцелярии и парламенты, что на Унтер-ден-Линден[19] сейчас гремят военные марши, что английский совет министров заседает день и ночь, изыскивая предлог, как бы не пошевельнуть и пальцем, и что весь Париж молча собирается на Больших бульварах с транспарантами, сделанными из газет, настроенный весьма решительно.
— А вы слышали по радио последние новости из Австрии? — спросил Легэн.
— Да, Зальцбург и Линц в руках мятежников, и как будто случайно это именно округа, прилегающие к германской границе.
— Это значит, что не пройдет и двух недель, как может начаться война, — подтвердил Ардан спокойным и уверенным голосом.
Эти слова заставили лейтенантов привстать. Мадам Ардан сразу перестала для них существовать. Напряженные, взволнованные, они повернулись к своему старшему товарищу, к своему командиру. Его расслабившееся стройное тело атлета не шевельнулось: от него исходило ощущение силы и спокойного самообладания. Он затянулся дымком сигареты. Красный огонек на мгновение осветил его лицо с широкими скулами, крутой подбородок, большой задумчивый лоб, живые насмешливые глаза.
— И все же, — продолжил он, — лучше, если это произойдет сейчас, нежели потом. Поскольку мы уверены, что днем раньше, днем позже они все равно кинутся на нас, поэтому желательно, чтобы…
Мадам Ардан затрепетала: «Ах, замолчите!» Она вдруг осознала, что кричит. И, будто устыдившись, продолжила шутливым голосом:
— Что-то с вами не слишком весело, знаете ли. Отныне я запрещаю вам служебные разговоры в этом доме. Я поставлю в прихожей деревянную чашку. Каждый провинившийся всякий раз будет класть туда одно су — для моих бедных. Судить я буду строго. Пьер, вы можете пройти к кассе сейчас же, потому что уже пора идти в дом. Совсем стемнело.
— О мадам! — взмолился Капель. — Здесь так хорошо! Посидим еще немного, а? Ваш сад так благоухает.
— Я тут ни при чем. Этим вы обязаны бедной мадам Брюшо.
— Это верно. Несчастная с любовью ухаживала за своими цветами, а теперь не насладится ими.
— Кстати, — сказала мадам Ардан, — сегодня я была у нее с визитом. Она устроилась в гостинице в Меце. И может каждый день навещать мужа в тюрьме. Похоже, он прекрасно переносит свое испытание. Она тоже, впрочем. Но я представляю, как ужасно одиноко она чувствует себя по вечерам. Конечно, я не могу предложить ей вернуться сюда. Но думаю, что с вашей стороны было бы очень любезно окружить ее вниманием.
— Конечно, завтра же! — разом вскричали Кунц и Легэн.
— Я не знал, что она там! — воскликнул Капель. — Как вы это узнали?
— О, случайно. После всего, что вы мне о ней рассказали, я решила выразить ей симпатию, хотя и не была с ней знакома. Я не имею права вмешиваться, но чтобы такая женщина осталась одна, это… жестоко. Следователь зол на ее мужа и не колеблется в выборе средств. В его личном деле он прочел, что во время войны Брюшо перенес трепанацию. И теперь каждый день намекает, что медики могли бы все здесь уладить, при условии, конечно, безоговорочного признания. Настоящая голгофа для этих бедных людей.
— Кстати, он не виновен, не так ли? — спросил Ардан.
Его серьезный, почти торжественный голос странно прозвучал в сгустившихся сумерках. Красный огонек одной из сигарет дрогнул, побледнел и скользнул на землю, где и погас. Сразу не ответил никто.
— Ну конечно, — с усилием произнес наконец Легэн. — Мы сто раз говорили вам об этом, господин капитан.
И как бы извиняя запоздалость своего протеста, добавил:
— Мадам Ардан взволновала нас этой историей с трепанацией. Но у него от операции не осталось никаких последствий. Он так же нормален, как вы и я.
— Я этого не знал, — снова заговорил Ардан. — Надо сказать, эта твердая убежденность представителей юстиции, внезапный отъезд того комиссара из Сюрте Насьональ, который, похоже, благоволил к нему, произвели на публику вполне определенное впечатление. Вот почему сейчас я испытал потребность еще раз услышать из ваших уст о его невиновности. Какое странное дело!
— Да, оно всем нам взвинтило нервы, — подтвердил Кунц. Голос его понизился: — Слушайте, я могу признаться: теперь мне становится не по себе, когда я один хожу по галерее, где находятся мои посты. Мне приходится делать над собой усилие, чтобы не ускорить шаг, — совсем как тогда, когда я был мальчишкой и отец посылал меня вечером закрыть калитку сада, чтобы «подышать воздухом», как он, смеясь, говорил. Когда я выхожу в ротонду, я всякий раз вижу перед собой бедного папашу Брюшо — совсем одного, потерявшего голову, застывшего перед лифтом с телом майора.
Капель издал нечто похожее на невеселый смешок, прозвучавший резким диссонансом:
— Мне теперь никак не хочется оставаться одному. А сегодня я предпочел утомительное восхождение по лестнице, лишь бы не входить в этот проклятый лифт. О, минутный импульс, конечно, ничего особенного, но все же…
