Двойник с лунной дамбы - [27]

Я писал – и вдруг почувствовал беспокойство. А что будет, если все-таки у меня есть жена?

Я положил письмо в конверт, написал адрес. Потом – адрес отправителя. Осталось «от кого». После некоторых колебаний Рёко решила, чтобы на конверте было только ее имя. Она поблагодарила меня и положила письмо в сумочку, сказав, что завтра отправит его.

* * *

Дело сделано. Рёко встала, чтобы приготовить кофе, а я в очередной раз завел речь о Митараи.

– А-а, это тот парень с забавной фамилией? – без всякого интереса отреагировала Рёко.

– У него не только фамилия забавная, он сам по себе человек любопытный. Тебе было бы интересно с ним познакомиться.

– Да ну, неинтересно.

– Почему? Тебе он обязательно понравится. С ним можно посмеяться…

– Меня больше интересует, почему ты в последнее время поздно приходишь домой.

– М-м?

– Ты каждый день ходишь к этому Туалету-сан?

– Туалет-сан…

– Тебе с ним приятнее, чем со мной?

– Что ты говоришь! Нет, конечно. Разве можно сравнивать?

– Кто тебе дороже – я или он?

После этих ее слов я замолчал, инстинктивно ощущая повисшую в воздухе угрозу. Какое-то время сидел в растерянности, не говоря ни слова, и вдруг понял одну вещь. В такой прекрасной, похожей на сон, нашей с Рёко жизни что-то произошло. Теперь нам было не о чем разговаривать. Не стало общих тем.

– Попробую заварить чай. – С этими словами я вытащил из коробки чугунный чайник.

– Нет! – раздался резкий окрик.

Я застыл от удивления, а Рёко выхватила чайник из моих рук, запихала его обратно в коробку и с грохотом сунула в шкаф. Она вышла из себя. Тяжело опустилась на котацу и громко всхлипнула:

– Я не могу так!

Понятно, что истерика у Рёко случилась из-за письма, полученного из дома. Наверное, с домом, с семьей у нее были связаны не самые лучшие воспоминания. А может, это Марс, о котором говорил Митараи, на все наложился?

Я лег в постель и стал думать о Мацусиме. Там должно быть очень красиво, раз Басё так восхитился. Хорошо бы зимой туда съездить… Почему Рёко расплакалась? Или с младшим братом что-то случилось?

Потом мои мысли переключились на Митараи. Почему я стал ездить к нему каждый день? Отчасти потому, что он мне нравился. Но была еще одна причина: от монотонных перемещений между заводом и Рёко искушение съездить по адресу, указанному в водительском удостоверении, становилось все сильнее. Я смотрел на Митараи как на самоуверенного комедийного актера, мне с ним было нескучно.

Он вел себя странно – совершенно не спрашивал, ездил я по тому самому адресу или нет, и если не ездил, то почему. Похоже, другие люди были ему не интересны. Если говорить об отсутствии интереса, почему Рёко совершенно не интересовал Митараи и его гороскопы? Она не верила в астрологию? Получается, Рёко тоже со странностями, почти как Митараи? Возможно. С этими мыслями я заснул.

15

В том, что Митараи чудак, сомнений не было. Однако, продолжая с унылой регулярностью день за днем ходить на работу, я открыл для себя неожиданный факт. Оказалось, на заводе на меня тоже наклеили ярлык этакого оригинала-сумасброда.

Хотя, если подумать, это вполне естественно. Ведь за целый день на заводе – с прихода до ухода – от меня нельзя было услышать ни единой шутки. Я очень тяжело сходился с людьми и не предпринимал попыток завести с кем-нибудь дружбу. За все время я всего раз выпивал с коллегой по работе – тот самый раз, когда меня вытащил в пивную начотдела Отакэ. Тот вечер произвел на меня такое впечатление, что повторять подобный опыт совсем не хотелось.

Вот и всё. Неудивительно, что на заводе на меня смотрели как на чудика, так же, как я смотрел на Митараи. С напарниками я не ладил, людей не любил. Хотя это не имело ничего общего с реальностью. Напротив, мне очень хотелось иметь друзей. Еще никогда я так в них не нуждался. Но сколько бы я ни хотел, найти таких людей на заводе шансов не было.

По способности чувствовать, воспринимать действительность я отстоял от других рабочих на десятки тысяч световых лет. На заводе было мало молодежи, парней моего возраста, но и те немногие каким-то непонятным образом умудрялись ладить с теми, кто старше.

У меня и у них были совершенно разные жизненные принципы, интересы, словарный запас. Даже если б я очень постарался, меня все равно не хватило бы на то, чтобы смеяться над громкими низкопробными шутками, вызывавшими смех у них. И я никак не мог понять, чем могут тронуть человека попсовые «звездочки», от которых на заводе тащились все. В сущности, я оказался одиночкой, затерявшейся на чужой территории. Конечно, я проживал с этими людьми часть своей жизни, но смотрели мы на разное и видели тоже разное.

Весьма вероятно, что на заводе меня называли придурком; я мог отвечать тем же. А как иначе, если мы во всем разные? То, что интересует их, не интересно мне. Я был совершенно уверен, что могу отличить настоящее от дешевки и халтуры, как бы вижу ценность истины лучше, чем те, кто смотрит на вещи мутными от выпивки глазами и легко может не заметить важного. Размышляя об этом, я понял, что представлял собой Митараи. Возможно, думал я, он хорошо видит то, что упускаю из виду я – и мне подобные. Примерно половина из того, о чем он говорил и в чем был абсолютно уверен, воспринималась как поток сознания пациента психиатрической больницы. Но когда я ложился в постель и возвращался мыслями назад, как-то вдруг становилось понятно, о чем вел речь Митараи. Он убеждал меня в своей правоте. И такое случалось часто.