Двойник президента России - [8]

Какой–то смуглый мужчина подошел к кассе, минуя очередь. Народ тихо заворчал, но он не обратил внимания. Небритый, как это принято у кавказцев и как модно у современных псевдоинтеллигентов, подобных ведущему «Однако», прямая спина горца, презрительное высокомерие «аристократа» среди русских свиней. Сквозь тонкую рубаху на груди пробивалась курчавая, жесткая, иссиня черная шерсть.

— Совсем обнаглели черножопые, — обернулась женщина, за которой президент стоял. — Хозяйничают в Москве, как у себя в горах.

Кавказец услышал. Он уже протягивал в кассу деньги, но тут отвлекся, пронзительно посмотрел на женщину, сказал громко:

— Ты, шлюха. Я твою маму имел! Молчи, да!

Непривычный, вздорный гнев охватил президента. Дисциплинированный разум потерял власть над чувствами. Он в два шага преодолел расстояние до кассы, обхватил сильными пальцами предплечье нахала, рванул, одновременно выставляя полусогнутое колено. Кавказца развернуло к нему лицом и тотчас согнуло от соприкосновения колена с пахом. С тем же вздорным, но радостным, негодованием президент врезал по смуглой обросшей шее полусогнутой кистью. Тот охнул и завалился под ноги на грязный пол. Президент вернулся в конец очереди.

— Ой, молодец, сынок! — сказал очередной дед. — Ты иди первым, мы тебя пропускаем.

— Иди, иди, — поддержали остальные. — Ты правильно ему врезал.

Президент неуверенно подошел к кассе, посмотрел на «свой народ». Обычные, плохо одетые человеки. У всех больные зубы, бледные лица, капельки гноя в уголках глаз.

Встал кавказец. Он хотел разборки, смотрел в сторону обидчика, и президент собрался было добавить, но слабые кулачки очередных застучали по нерусскому со всех сторон и он, сжавшись, выскользнул из толпы, счел лучшим убраться подальше.

Президент внес в кассу залог, зашел в кабинку, набрал номер. Он думал о том, что этому слабому народу нужен только вожак. Который может повести хоть на добро, хоть на зло. Большая потенция у этого народа.

Номер в кремле оказался заблокированным. Видать, его звонок референту по секретному телефону побудил службу безопасности заблокировать все специальные телефоны. В отчаянии он решил позвонить в провинцию матери. Начал набирать номер, но телефон вдруг поблек, как–то расплылся. Президент с радость подумал, что все эти кошмары были наведенной галлюцинацией, бредом. А телефон уже исчез совсем, вслед за ним начали таять стены будки, рукава чужой куртки…

3

Я проснулся и некоторое время полежал с закрытыми глазами. Необычайно яркий сон не испарялся из памяти, как это обычно бывает со снами. И поэтому открывать глаза не хотелось. Я знал, что увижу.

Вместо подогреваемого паркета под ногами будет шершавый, холодный пол из неровно прибитых досок, покрашенных охрой. Стены будут оклеены линялыми обоями, мебели почти нет, а та, что имеется — столик, кровать, несколько табуреток, тумбочка, — явно из казармы. Лампочка пыльная, засиженная мухами с бессовестной наготой светит под потолком, свисая на скрученном проводе. На окнах рванные занавески, подоконник уставлен кактусами, окна проклеены по щелям рамы бумагой, их явно весной не открывали и не мыли.

Я встану, зайду в совмещенный туалет с облупленной ванной и цементным полом, потом перейду в убогую кухню с неработающим холодильником и двухкомфорочной газовой плитой, где поставлю на огонь замызганный чайник. Маленькая кладовка, выполняющая функции платяного шкафа, предложит мне вещи из «секи хенда», я одену линялые джинсы, старую куртку, застиранную футболку.

Чайник вскипит, я сварю дешевый кофе, запью им лекарство, открою блокнот, чтоб уточнить график работы.

В дверь позвонят. В квартиру вбежит толстый бультерьер, а его хозяин, еще более толстый мужик в дорогом костюме и с непременной цепью на жирной шее, процедит:

— Ну ты, оставляю Братишку до вечера, как договаривались.

Я открыл глаза, посмотрел на ветхий потолок, в котором сочленения железобетонных плит были грубыми. И впервые за последние годы заходил напиться. До бесчувствия.

Потом встал, зашел в совмещенный туалет с облупленной ванной и цементным полом, оправился, перешел в убогую кухню с неработающим холодильником и двухкомфорочной газовой плитой, поставил на огонь замызганный чайник. Маленькая кладовка, выполняющая функции платяного шкафа, предложила мне вещи из «секи хенде», я одену линялые джинсы, старую куртку, застиранную футболку.

Чайник вскипел, я залил кипятком дешевый кофе, сыпанул сахар, размешал ложечкой, запил лекарство, открыл блокнот, чтоб уточнить график работы.

В дверь позвонили. В квартиру вбежал Макс, толстый бультерьер, а его хозяин, еще более толстый мужик в дорогом костюме и с непременной цепью на жирной шее, процедил:

— Ну ты, оставляю Братишку до вечера, как договаривались.

И сунул мне двадцать долларов, гонорар за прошлую неделю.

Я погладил собаку, поставил на стол табуретку и хотел спрятать деньги в примитивный тайник, оборудованный под потолком за отставшими обоями. И не нашарил свои сбережения.

Денег там было немного, семь двадцатидолларовых ассигнаций. Но для меня это были не 140 баксов, а четыре с лишним тысячи рублей — большая сумма, на которую я мог жить больше месяца…