В коридоре послышался шум, возня, и на пороге резко распахнутой двери появилась заплаканная Миассар; не успела она сказать и несколько слов, как на ней повисли какие-то тетки и стали оттирать из зала.
— Прекратите этот балаган, комедию, прогоните муллу, он был настоящий коммунист, не то что вы, двурушники. Слышите! — кричала Миассар, вырываясь и захлебываясь от слез. — Он был Купыр-Пулат… Купыр-Пулат… коммунист…
Мулла на секунду сбился, но под взглядом полковника продолжил еще энергичнее.
— Уберите скорее, вы же видите, она от горя потеряла разум, — прошипел полковник сидевшему с краю, и тот, ловко поднявшись, вытолкал женщин из комнаты.
Не успел мужчина вернуться на место, как Халтаев отдал новый приказ:
— Пусть включат похоронную музыку — кажется, начал народ стекаться, потом стань за дверью и не пускай сюда никого, пока мулла не закончит обряд. Я теперь ответчик за его душу на земле, и я похороню своего лучшего друга и соседа как настоящего мусульманина.
Мужчина безропотно выскользнул из зала, и через две минуты над махаллей поплыл усиленный мощными динамиками "Реквием" Верди — и об этом позаботился начальник милиции, а в доме Хамракул-ака, склонившись над раскрытым Кораном, продолжал свое дело.
Еще через два часа, после панихиды в доме, где было произнесено много всяких скорбных речей и приезжими, и местными руководителями, товарищами, соратниками по партии, тело Пулата Муминовича вынесли на той же доске и поместили на украшенную машину. Траурная процессия медленно двинулась к кладбищу. Впереди всех нес красную бархатную подушечку с орденами и медалями скоропостижно скончавшегося секретаря райкома полковник Халтаев. Время от времени он утирал тыльной стороной мощной ладони слезящиеся глаза, и всякому становилось ясно, в каком безутешном горе этот сильный и волевой человек. Чуть поодаль, за руководителями из области, соблюдая субординацию, скорбно шла халтаевская рать; из обрывков разговоров важных товарищей из Заркента они поняли, что лучшей замены Пулату Муминовичу, чем полковник Халтаев, не найти.
