Двойник китайского императора - [29]

Пулат Муминович, делая вид, что задремал, не ответил, не поддержал разговора. Он понял теперь многое из туманного разглагольствования первого: тот откровенно запугивал и ставил на место не только его, но и своего старого друга, некогда, видимо, спасшего его самого от крупной неприятности. Теперь он знал, что тайну, связывавшую их, не узнать никогда — полковник не рассказал бы ее никому даже под страхом смерти, ибо цена тайны равнялась его жизни.

Вот как, оказывается расшифровывалась одна двусмысленная притча с аллегориями, что рассказывал хозяин дома в начале вечера. Что ж, в будущем придется держать ухо востро: не прост, не прост секретарь обкома, по-восточному хитер и коварен.

У гостиницы договорились, что щеголь заедет за ними утром попозже, часам к десяти, и они в одной машине поедут домой.

Халтаев напоследок достал из покинутой "Волги" забытую соседом коробку и предложил:

— Давайте зайдем ко мне, выпьем по-человечески. Я окончательно протрезвел после звонка из Москвы, да и от всех его речей натерпелся страху — самое время пропустить по рюмочке "Посольской".

Но Пулат Муминович отказался; распрощавшись, поспешил к себе в номер — ему не терпелось остаться одному. Несмотря на позднее время, сразу направился в душ: он просто физически ощущал, что вывалялся в какой-то липкой, зловонной жиже, и ему не терпелось отмыться. Чувство гадливости не покидало даже после душевой, и вдруг его начало мутить — он едва успел вбежать в туалет. Рвало его долго, но он знал, что это не от выпивки и не от переедания, — тошнило от брезгливости, организм не принимал его падения, унижений, компромиссов, конформизма, душа жила все еще в иных измерениях.

Ослабевший, зеленый от судорог и спазм, он добрался до телефона, позвонил ночному диспетчеру таксопарка и, назвавшись, попросил машину в район. Минут через двадцать подъехало такси, и Пулат Муминович, не дожидаясь утра, отправился домой, — ему не хотелось возвращаться в одной машине с полковником.

Часть II

— Слава Аллаху, кончился саратан, и жара как по волшебству спала, ветерок появился. Я, пожалуй, сегодня тут, на айване, и спать буду, — сказал, обращаясь в темноту сада Пулат Муминович.

— Можно подумать, жара тебя замучила, — тихо засмеялась за спиной женщина. — В кабинете два кондиционера, дома тоже в каждой комнате и даже на веранде, не успеваю выключать, холод — хоть шубу надевай. А теперь и в машине японский автокондиционер. Этот лизоблюд Халтаев похвалился, говорит, добыл для Пулата Муминовича, мол, у секретаря обкома пока нет такой новинки… забыла, как фирма называется…

— "Хитачи", — напомнил Махмудов, но разговора жены не поддержал, только отметил про себя, что прежняя его супруга, Зухра, никогда не позволила бы себе так разговаривать с мужем и называть начальника отделения милиции, соседа, лизоблюдом. Он легко поднялся и пересел на другую сторону большого айвана, чтобы лучше видеть суетившуюся возле самовара Миассар, — он любил наблюдать за ней со стороны. Ловкая, стройная, вряд ли кто давал ей тридцать пять — так молодо она выглядела.

Тучный по сравнению с женой, он обладал поразительной энергией, легкостью движений, стремительностью походки, а жесты его отличались четкостью и изяществом. В его манерах было что-то артистическое, оттого кое-кто за глаза называл его Дирижером. Круг приближенных, позволявших себе называть Пулата Муминовича Дирижером, оказался столь мал, что кличка не прижилась, за глаза его величали просто и ясно — Хозяин.

Давно, почти тридцать лет назад, Махмудова, тогда молодого инженера, неожиданно взяли на партийную работу. Он помнил, как расстроился от свалившегося на него предложения, зная, что в таких случаях согласия особенно не спрашивают. Честно говоря, он хотел работать по специальности и мечтал стать известным мостостроителем; в районе он и возводил первый в своей жизни мост.

Работа в райкоме пугала неопределенностью, ему казалось, что там какие-то особые люди, наделенные высоким призванием, по-иному мыслящие. Он искренне думал, что не подходит им в компанию, и считал: его дело — строить мосты.

Накануне первого появления на новой работе он тщательно чистил и гладил свой единственный костюм. В тесной комнате коммуналки, где он жил, стояло щербатое зеркало, оставшееся от прежних хозяев, и он то и дело невольно видел свое растерянное лицо.

"И с таким-то жалким лицом в райком", — неожиданно подумал он и вдруг понял, чем отличается его новая работа от прежней. В мостостроении не имело значения, как выглядишь, держишься, какие у тебя манеры, каким тоном отдаешь распоряжения, важно другое, единственное — инженерная компетентность, знания, без которых моста не построишь.

Нет, он и тогда не считал, что только в этом основа его новой работы; в ней, как и во всякой другой, наверное, полно своих премудростей, даже таинств, ведь связана она с живыми людьми. Его природный, цепкий ум ухватил что-то важное, он это чувствовал, хотя и не понимал до конца. Всю оставшуюся часть дня, отложив заботу о вещах, провел в раздумьях у зеркала и уяснил, что ему следует выработать свое "лицо", манеру, походку. Утром, ког-да Махмудов впервые распахнул парадные двери райкома, он уже не был растерян, как накануне, вошел твердым, уверенным шагом, с гордо поднятой головой, в жестах чувствовалась правота, сила, убежденность. Со стороны казалось: такому человеку любые дела по плечу, он весь излучал энергию.