Двойник - [13]

— Теперь уже не надо, — мягко сказал старик. — Мы уже достаточно посидели в темноте. Сейчас у нас будет свет.

Он чиркнул спичкой и зажёг свечи. И тут я увидел, что у человека, сидевшего напротив, вместо лица была какая-то зияющая дыра, страшная волчья морда, в которой ещё блестел один непотухший глаз — всё, что осталось от человеческого лица. Слабая догадка мелькнула у меня в голове…

— Мой сын тяжело пострадал во время пожара, — сказал старик. — С тех пор мы живём уединённой жизнью. Когда вы постучали сегодня, мы… — его голос дрогнул, — это мой сын…

— Я думал, — сказал сын просто, — что мне лучше не показываться к столу. Но, знаете, такой случай — сегодня день моего рождения, — и отец не хотел и слышать, чтобы мы обедали одни. Поэтому мы прибегли к этому глупому средству — обедать в темноте. Я глубоко сожалею, что испугал вас.

— И я глубоко сожалею, — сказал я, протягивая руку через стол и пожимая руку несчастному, — что я оказался таким глупцом. Но я испугался только потому, что было темно.

— К нам никто не заходит, — как бы оправдываясь, сказал старик, — и мы сегодня не могли устоять перед соблазном пригласить вас к себе на обед. Да и притом вам некуда было идти.

— И я страшно рад, что попал к вам, — сказал я.

— Вот и хорошо, — весело заговорил хозяин. — Теперь, познакомившись друг с другом, давайте пододвинем наши стулья к камину и отпразднуем день рождения моего сына.

Он придвинул небольшой столик к камину, поставил на него бокалы и коробку сигар. Затем, пододвинув ещё стул для старухи-служанки, он и её пригласил к столу. В оживлённой, задушевной беседе время пролетело незаметно, и мы с трудом поверили своим ушам, когда часы в соседней комнате пробили двенадцать.

— Последний тост перед отходом ко сну, — сказал хозяин, бросая окурок сигары в огонь, и повернулся к столику с бокалами.

Мы уже провозгласили несколько тостов раньше, но на этот раз какое-то особенное величие было в лице старика, когда он поднял свой бокал. Его высокая фигура, казалось, стала ещё выше, и его голос прозвучал гордо и горячо, когда он смотрел на своего обезображенного сына.

— За здоровье детей, которых спас мой сын! — сказал старик и одним залпом осушил бокал.